Введение (содержание «Воспоминаний»)

Книга 1 (гл. 1–7)

"Воспоминания о Сократе" в 4 книгах (по древней терминологии) написаны Ксенофонтом с целью реабилитировать Сократа в общественном мнении и доказать, что он казнен несправедливо. Этой апологетической цели Ксенофонт старается достигнуть двумя способами: отрицательным и положительным. Как обыкновенно бывает в судебных речах, так и в этом сочинении Ксенофонт сперва доказывает несостоятельность обвинений, предъявленных Сократу противной стороной, будто он был вредным для государства человеком, а затем приводит факты из жизни и учения Сократа, свидетельствующие о том, что он был полезным членом общества. Первая часть, - собственно защита, - очень коротка: она заключается в двух первых главах первой книги; всю остальную часть сочинения, начиная с третьей главы первой книги, занимает вторая часть, в которой излагаются преимущественно беседы Сократа с разными лицами на разные темы. Ввиду того что эта вторая часть во много раз больше первой, все сочинение названо в подлиннике "Άπομνεμονεύματα", что буквально значит "рассказы по памяти о достойных упоминания вещах"; может быть, это название дано даже не автором, а кем-либо в более поздние времена. На самом деле, ввиду основной цели сочинения, правильнее было бы озаглавить его "Апология (т. е. защита) Сократа", как и озаглавлено другое, меньшее сочинение Ксенофонта, посвященное той же цели. Мы теперь называем первое сочинение по большей части латинским словом "Меморабилии" (т. е. достойные упоминания вещи).

Беседы Сократа изложены Ксенофонтом не в систематическом порядке, т. е. не представляют собою систематического свода учения Сократа; но группировка их по темам до некоторой степени все-таки проведена. С I 3 до II 1 трактуются преимущественно темы о благочестии, воздержности, хвастовстве. С II 2 до II 10 речь идет о благодарности и обязанностях по отношению к родным и друзьям. Таким образом, первые две книги посвящены темам о добродетелях и обязанностях, касающихся всех людей. В III книге приведены беседы Сократа с разными лицами об их занятиях, ремеслах, искусствах (военное дело, государственное управление, определение понятий в диалектике, живопись, скульптура, искусство любви) и о некоторых случаях в практической жизни (например, о неполучении ответа на приветствие, о несоблюдении хорошего тона за обедом). В IV книге (за исключением главы 4, содержащей разговор Сократа с софистом Гиппием о справедливости) представлен образ действий Сократа по отношению к разного рода юношам. В последней главе IV книги - заключение, резюмирующее все свойства Сократа.

Порядок бесед, как я сказал, нельзя назвать систематическим. Но в сумме получается довольно цельный очерк философии Сократа. Мы видим, что он был занят исключительно нравственной философией, этикой, и в "Воспоминаниях" даны ответы на все главные вопросы этики. Древние делили этику на три части: 1) учение о благах и о высшем благе, 2) учение о добродетелях, 3) учение об обязанностях.

I. Благо, к которому должен стремиться человек, по учению Сократа у Ксенофонта, есть полезное; а полезное - то, что служит к достижению цели (IV 6, 9). Поэтому нет абсолютного блага, а есть только благо относительное, - полезное к тому, для чего оно полезно. Таким образом, что для одного полезно, для другого может быть вредно. Высшая цель, к которой человек должен стремиться, есть счастье жизни. Следовательно, благо есть то, что полезно для достижения этой высшей цели, счастья жизни, и высшее благо есть счастье жизни. Но это счастье заключается не во внешних благах, а в таких благах, которые человек приобретает себе трудом, деятельностью. Телесное здоровье составляет также долю счастья, потому что без него не может быть духовного здоровья. Чем меньше человек зависит от внешних предметов, тем больше он подобен божеству.

Блага, сумма которых составляет высшее благо, т. е. счастье жизни, упоминаются следующие:

1) Хорошее здоровье и телесные силы, потому что они содействуют нравственной жизни. Надо заниматься гимнастическими упражнениями, потому что они укрепляют не только тело, но и душу (III 12).

2) Духовное здоровье, умственные способности и все способности души (III 12, 6).

3) Искусства и науки, потому что они очень полезны для хорошей и счастливой жизни; однако заниматься ими надо лишь до того предела, пока они полезны для жизни, а занятие предметами, далекими от жизни и скрытыми от глаз человека, бесполезны и отвлекают нас от изучения полезных вещей (IV 7).

4) Дружба - тоже ценное и полезное благо. Но она может быть только между хорошими людьми. Она возникает в нас от восхищения добродетелью другого; это восхищение внушает нам благожелательность и старание привязать к себе друга благодеяниями разного рода. Основа дружбы - правдивость. Поэтому самый краткий и верный путь к дружбе - стараться быть такими, какими мы хотим казаться другу (II 4; 5; 6).

5) Согласие между родителями, детьми и братьями, потому что они созданы божеством для взаимной помощи (II 2; 3).

6) Гражданская община или государство, потому что, если оно благоустроено, то обеспечивает всем гражданам великие выгоды (III 7).

II. Для достижения благ, на которых зиждется счастье, мы должны украшать душу добродетелью, т. е. такою силою, при помощи которой мы можем усвоить себе блага, доставляющие счастье. Чтобы представить яснее образ добродетели, древние философы разлагали добродетель на четыре главные части (основные добродетели): мудрость, храбрость, справедливость, воздержность (или самообладание). Сократ принимал только три основных добродетели: воздержность (или самообладание), храбрость и справедливость, а мудрость он не считал за отдельную добродетель. Мудрость, т. е. знание, как различать хорошее или дурное (или, по Сократу, полезное и вредное) и как первое применять, а второго избегать, он отождествлял с добродетелью вообще, так что храбрость, справедливость и воздержность (самообладание) суть только части мудрости (III 9, 1-5). Поэтому мудрый - тот, кто познал хорошее (полезное) и согласно этому направляет жизнь, потому что, кто познал хорошее (полезное), тот будет всегда делать то, что находится в согласии с хорошим (полезным). Что совершается добродетельным образом, т. е. воздержно, справедливо и храбро, то хорошо и полезно; что противоположно добродетели, - дурно и вредно. Кто познал добродетели, будет поступать добродетельно; кто не познал их, тот, если бы даже и хотел, не может поступать добродетельно. Таким образом, знание (хорошего и дурного) и действие (хорошее или дурное) неразделимы (III 9, 5).

1. Воздержанность Сократ называл основой добродетели. Она состоит в обуздании страстей и подчинении их рассудку. Без нее мы не можем делать ничего хорошего и доставлять пользу и удовольствие себе и другим. Благодаря ей мы с радостью беремся за труд. Без труда боги не дают нам ничего хорошего. Во всяком положении она дает нам выбирать наилучшее и делает нас способными к деятельности (I 5; II 1; IV 5).

2. Храбрость есть знание, как справляться с опасностями умно и неустрашимо. Только того следует считать храбрым, кто знает опасности и умеет в них действовать, как должно (IV 6, 10-11).

3. Справедливость есть знание, как соблюдать законы, существующие у людей. Есть два рода законов: писанные и неписанные. Соблюдение писанных законов есть основа благоденствия государства (IV 6, 5-6; IV 4, 10-18; IV 2, 13-19). Неписанные законы - те, которые даны самими богами человеческому роду и соблюдаются во всех странах одинаковым образом (IV 4, 19-24).

III. Обязанность есть закон, которому мы должны следовать в жизни. Но этот закон должен быть в согласии с учением о высшем благе. Так как, по воззрению Сократа, хорошее и полезное - одно и то же, то закон предписывает нам обязанность при всяком действии руководиться тем, что мы считаем наиболее полезным (IV 2, 14-17). Сопоставление главнейших обязанностей находится в II 1, 28. Ввиду непрочности благ человеческой жизни, надо стремиться иметь как можно меньше потребностей (IV 2, 34; I 6, 10). Если человеческий ум слишком слаб, чтобы понять, что надо делать, следует узнавать это от богов посредством гаданий. Что боги существуют, властвуют над миром и заботятся о роде человеческом, об этом свидетельствуют порядок мира, устройство человеческого организма и другие факты. Мы должны поэтому чтить богов и, если будем это делать, то можем быть уверены, что они готовы оказывать нам помощь в делах, скрытых от человеческого ума (I 4; IV 3).

Сократ, по Г. Гегелю, представляет собой не только в высшей степени важную фигуру в истории философии и, может быть, самую интересную в древней философии, а также всемирно-историческую личность. Ибо главный поворотный пункт духа, обращение его к самому себе, воплотился в форме философской мысли. Из глубины веков споры, размышления, идеи из сокровищницы его сохраненного наследства несут нам образ мудрого Сократа, который, хотя и посмеивался над глупостью людей, но любил и уважал их.

Платон

Платон (427-347 до н.э.) - великий мыслитель, пронизывающий своими тончайшими духовными нитями всю мировую философскую культуру; он - предмет нескончаемых споров в истории философии, искусства, науки и религии. Платон был влюблен в философию: все философствование этого мыслителя является выражением его жизни, а его жизнь - выражением его философии. Он не только философ, но и блестящий мастер художественного слова, умеющий затронуть тончайшие струны человеческой души и, затронув их, настроить на гармонический лад. По Платону, стремление к осмыслению бытия как целого дало нам философию, и "большего дара людям, как этот дар Бога, никогда не было и не будет" (Г. Гегель).

Космос. Об отношении идей к вещам. Платон говорит: "Мир - это не просто телесный космос, и не отдельные предметы и явления: в нем общее совмещено с единичным, а космическое - с человеческим". Космос - это своего рода художественное произведение. Он прекрасен, он - цельность единичностей. Космос живет, дышит, пульсирует, преисполненный различных потенций, а управляется он силами, образующими общие закономерности. Космос полон божественного смысла, являющего собой царство идей (эйдосов, как говорили тогда), вечных, нетленных И пребывающих в своей лучезарной красоте . По Платону, мир по природе двойствен: в нем различается видимый мир изменчивых предметов и невидимый мир идей. Так, отдельные деревья появляются и исчезают, а идея дерева остается неизменной. Мир идей являет собой истинное бытие, а конкретные, чувственно воспринимаемые вещи - нечто среднее между бытием и небытием: они только тени идей, их слабые копии .

1 По греч. "идея" означает "то, что видно", но не просто глазом, а "умным глазом".

Для объяснения своего понимания идей Платон приводит как символ знаменитую легенду о пещере. В ней сидят прикованные узники. Свет огня освещает вход в пещеру. Перед ней какие-то существа носят на длинных палках чучела зверей, птиц, людей, различные изображения. Узники не видят ни этих существ, ни манекенов. Они не могут повернуть головы, и лишь тени, рожденные в мерцающем свете огня, скользят перед их глазами. Узники не знают другого мира, кроме мира теней. Если кому-нибудь из этих узников посчастливится в дальнейшем освободиться от оков и заглянуть в мир действительных явлений, он будет несказанно поражен его богатством и разнообразием. И если в дальнейшем ему придется снова быть в этой пещере, он будет жить в мечтах о реальном красочном мире.

Идея - центральная категория в философии Платона. Идея вещи есть нечто идеальное. Так, к примеру, воду мы пьем, но не можем же мы пить идею воды или есть идею хлеба, расплачиваясь в магазинах идеями денег: идея - это смысл, сущность вещи.

В платоновских идеях обобщена вся космическая жизнь: они обладают регулятивной энергийностью и управляют Вселенной. Им свойственна регулятивная и формообразующая сила; они - вечные образцы, парадигмы (от греч. paradigma - образец), по которым из бесформенной и текучей материи организуется все множество реальных вещей. Платон трактовал идеи как некие божественные сущности. Они мыслились как целевые причины, заряженные энергией устремления, при этом между ними существуют отношения координации и подчинения. Высшая идея - это идея абсолютного добра - она своего рода "Солнце в царстве идей", мировой Разум, ей подобает название Разума и Божества. Но это еще не личный божественный Дух (как потом в христианстве). Платон доказывает существование Бога чувством нашего сродства с его природой, которое как бы "вибрирует" в наших душах. Существенной составляющей мировоззрения Платона является вера в богов. Платон считал ее важнейшим условием устойчивости общественного миропорядка. По Платону, распространение "нечестивых воззрений" пагубно влияет на граждан, особенно на молодежь, является источником смут и произвола, приводит к попранию правовых и нравственных норм, т.е. к принципу "все дозволено", говоря словами Ф.М. Достоевского. Платон призывал к суровому наказанию "нечестивцев".

Напомню одну мысль А.Ф. Лосева: Платон - восторженный поэт, влюбленный в свое царство идей, противоречил здесь Платону - строгому философу, понимавшему зависимость идеи и вещи, их взаимную нерасторжимость. Платон был настолько умен, что понимал невозможность полного отделения небесного царства идей от самых обыкновенных земных вещей. Ведь теория идей и возникла у него только на путях осознания того, что такое вещи и что возможно их познавание. Греческая мысль до Платона не знала понятия "идеальное" в собственном смысле этого слова. Платон же выделил этот феномен как нечто самосущее. Он приписал идеям изначально отдельное от чувственного мира, самостоятельное бытие. А это, в сущности, является удвоением бытия, что составляет суть объективного идеализма.

Идея души. Трактуя идею души, Платон говорит: душа человека до его рождения пребывает в царстве чистой мысли и красоты. Затем она попадает на грешную землю, где, временно находясь в человеческом теле, как узник в темнице, "вспоминает о мире идей". Здесь Платон имел в виду воспоминания о том, что было в прежней жизни: основные вопросы своей жизни душа разрешает еще до рождения; появившись на свет, она уже знает все, что нужно знать. Она сама избирает свой жребий: ей уже как бы предназначена своя участь, судьба. Таким образом, Душа, по Платону, - бессмертная сущность, в ней различаются три части: разумная, обращенная к идеям; пылкая, аффективно-волевая; чувственная, движимая страстями, или вожделяющая. Разумная часть души - основа добродетели и мудрости, пылкая - мужества; преодоление же чувственности есть добродетель благоразумия. Как для Космоса в целом, источник гармонии есть мировой разум, сила, способная адекватно мыслить самое себя, являясь вместе с тем активным началом, кормчим души, управляющим телом, которое само по себе лишено способности к движению. В процессе мышления душа активна, внутренне противоречива, диалогична и рефлексивна. "Мысля, она делает не что иное, как рассуждает, сама себя спрашивая, утверждая и отрицая" . Гармоничное сочетание всех частей души под регулятивным началом разума дает гарантию справедливости как неотъемлемого свойства мудрости.

1 Платон. Сочинения: В 3 т. М., 1968. Т. 1. С. 289.

О познании и диалектике. В своем учении о познании Платон недооценивал роль чувственной ступени познания, полагая, что ощущения и восприятия обманывают человека. Он даже советовал для познания истины "закрыть глаза и заткнуть уши", дав простор разуму. Платон подошел к познанию с позиций диалектики. Что такое диалектика? Это понятие происходит от слова "диалог" - искусство рассуждать, притом рассуждать в общении, значит - спорить, оспаривать, что-то доказывать, а что-то опровергать. В общем диалектика - это искусство "поисково думать", при этом думать строго логично, распутывая всевозможные противоречия в столкновении разных мнений, суждений, убеждений.

Особенно подробно Платон разрабатывал диалектику единого и многого, тождественного и иного, движения и покоя и т.д. Для философии природы Платона характерна ее связь с математикой. Платон анализировал диалектику понятий. Это имело огромное значение для последующего развития логики.

Признав со своими предшественниками, что все чувственное "вечно течет", непрестанно изменяется и постольку не подлежит логическому уразумению, Платон отличал знание от субъективного ощущения. Связь, вносимая нами в суждения об ощущениях, не есть ощущения: чтобы познавать предмет, мы должны не только ощущать, но и понимать его. Известно, что общие понятия являются результатом особых умственных операций, "самодеятельности нашей разумной души": они не приложимы к отдельным вещам. Общие определения в виде понятий относятся не к индивидуальным чувственным предметам, а к чему-то другому: они выражают род или вид, т.е. нечто такое, что относится к определенным множествам предметов. По Платону же получается, что нашей субъективной мысли соответствует объективная мысль, пребывающая вне нас. В этом-то и состоит суть его объективного идеализма.

О категориях. Ранняя греческая мысль в качестве философских категорий рассматривала стихии: землю, воду, огонь, воздух, эфир. Затем категории приобретают вид обобщенных, отвлеченных понятий. Так они выглядят и поныне. Первая система из пяти основных категорий предложена Платоном: сущее, движение, покой, тождество, различие.

Как выпускник Кулинарного техникума, я обладаю парадоксальной жаждой к знаниям и неуемной тягой к самообразованию. Хоть и говорят, что век учись, а дураком помрешь, я все же надеюсь, что помру дураком начитанным. Потому что с книгой и жить веселее, и мозгам польза. Да и того, глядишь, смогу чего людям умного сказать в перерывах между просмотром "Дома-2". Так вот, слег я недавно от суровой финской простуды, и чтобы зря не терять времени, решил ознакомиться с мыслями и жизнеописанием древнего философа Сократа.

Как начинающий, я, понятное дело, взялся за "Воспоминания о Сократе" Ксенофонта Афинского. Сам Сократ, как известно, не оставил после себя никаких письменных трудов, а все что он когда-либо говорил людям, за него на папирусе записали его ученики. Одним из таких учеников был философ Ксенофонт Афинский. Свои "Воспоминания о Сократе" Ксенофонт составил уже после смерти Сократа, поэтому не все слова Сократа до нас дошли в той форме, в которой их озвучил сам Сократ. Но смысл идей Сократа от этого не изменился.

Древним грекам гражданин Сократ был прежде всего известен своей тягой к добродетели, а так же своей феноменальной скромностью и умеренностью. Уже в этом гражданин Сократ очень сильно выделялся на фоне своих древнегреческих соплеменников. Но Сократ был не только скромным, но еще и очень мудрым, и своими умными вопросами и речами выводил на чистую афинскую воду многих древнегреческих оборотней в тунике и всевозможных древнегреческих Петриков.

Спорить Сократ не только любил, но еще и умел. Интересовало Сократа абсолютно всё, потому что по глубокому убеждению древнегреческого философа, любой отдельно взятый гражданин несомненно получает больше пользы от знания, чем от незнания.

Особую роль Сократ отводил благоустройству государства, потому что только через благоустроенное государство все его граждане получают множество всяческих благ и выгод. Основа такого благоустройства - это дееспособные граждане, знающие как устроено государство и как им нужно управлять. А дееспособные граждане, способные управлять государством, по мнению Сократа, берутся прежде всего из дружных семей и крепких хозяйств. Потому что если человек не умеет вести свое хозяйство и заботиться о своей семье, то потуги такого гражданина в деле управления государством скорее всего окажутся весьма плачевными.

Не забывал Сократ давать определения и основным человеческим понятиям. Так, главная цель жизни человека - это стремление к счастью. Справедливость по Сократу - это знание как соблюдать писанные и неписанные законы, а храбрость - это знание как с умом и бесстрашием справиться с опасностью.

Не был Сократ и робкого десятка. Ходил в военные походы, учавствовал в обороне Афин, обличал продажных судей. Понятно, что древнегреческие оборотни в туниках и всевозможные прохиндеи люто ненавидели Сократа за его мудрость, острый язык и тягу к справедливости. В конце-концов против гражданина Сократа в суд был подан коллективный иск с формулировкой "за совращение молодежи". Сократа обвиняли в том, что он призывает молодежь не молиться греческим богам. После недолгого судебного заседания гражданина Сократа приговорили к смерти.

Вопреки распространенной легенде о долгой тридцатидневной смерти Сократа, на самом деле на момент объявления судебного приговора в Афинах наступил праздник Аполлона, и Сократу отсрочили казнь на один месяц. Многими художниками смерть Сократа изображается полная печали и тоски, однако на самом деле Сократ совершенно сознательно желал себе смертного приговора, потому что не хотел испытывать на себе тяготы старости и старческого слабоумия.

Книжка "Воспоминаний о Сократе" так же оказалась весьма примечательной своими сносками и разъяснениями жизни и быта древних греков. Так, например, гражданами в Древней Греции считались исключительно свободные и финансово обеспеченные люди. Ремесленники или, того хуже, рабы, гражданами не считались, и были для древнегреческих граждан чем-то вроде лопаты, топора или ершика для унитаза.

Граждане в Древней Греции были гражданами лишь в своем городе-полисе. Выйдя за городские стены, свободные граждане одного города-полиса тут же могли стать рабами свободных граждан другого города-полиса. Лишь под натиском общего врага свободные граждане городов-полисов объединялись и начинали считать себя равными людьми.

Воевали древние греки много и часто, поэтому слабое и некрасивое тело у древних греков не почиталось. Сократ же добавлял, что укрепление тела позволяет укрепить и душу. А благодаря крепкому телу и здоровой душе люди становятся более способными к нравственной жизни, чем люди слабые.

Помимо войны древние греки так же занимались науками и искусством. При этом Сократ считал, что познавать науки или искусства нужно до тех пор, пока они приносят человеку пользу в жизни. И что не стоит увлекаться изучением того, что человеку в жизни не приносит пользы.

Помимо бытовых особенностей древнегреческой жизни, в "Воспоминаниях о Сократе" так же повествуется и об устройстве древнегреческого суда, где у обвиняемого не было адвоката, где обвинитель и обвиняемый определяли себе форму наказания, а часть имущества осужденного после приговора отходила в собственность обвинителя. В "Воспоминаниях" так же прекрасно рассказано о судах над стратегами и военачальниками, проигравшими то или иное сражение, или просто недостаточно хорошо одержавшими победу над врагом.

(около 444–356 до Р. X.)

Юность Ксенофонта, знакомство с Сократом

Ксенофонт, после и третий замечательный греческий историк, был афинянин из демоса Эрхеи, филы Айгеиды. Он родился, по наиболее вероятному расчету, в 444 г. до Р. X. (Ол. 84, 1). Отец его, Грилл, был, как кажется, человек состоятельный и мог потратить некоторые средства на образование своего сына. На состоятельность его семейства указывает уже и то, что Ксенофонт служил в гражданской коннице, в которую могли поступать только люди со средствами, так как всадник должен был постоянно содержать на свой счет двух строевых лошадей.

Диоген Лаэрций, в сочинении которого «Жизнеописания философов» находится также и биография Ксенофонта, сообщает, что в юности он был благонравен и скромен и отличался особенной красотой; это и было причиной, почему Сократ обратил на юношу свое внимание и старался привлечь его к себе. Сократ , который, по его собственным словам, имел привычку бродить по афинским улицам и «ловить людей», с целью направлять их на путь добродетели, особенно старался привлекать в число своих учеников таких юношей, по внешней красоте которых можно было заключать о гармоническом развитии их душевных сил. Диоген рассказывает, каким образом философ «поймал» молодого Ксенофонта. Встретив однажды юношу в узкой улице, он, протянув поперек палку, загородил ему дорогу и спросил, где можно купить такие-то и такие-то съестные припасы. Ксенофонт ответил на его вопрос; тогда он спросил опять, где воспитываются способные и хорошие люди. Молодой человек затруднился дать ответ. Тогда Сократ сказал ему: «Ну, так иди за мной, и узнаешь». Ксенофонт пошел за ним, и с тех пор сделался его вернейшим приверженцем и учеником, с радостью принял его учение и старался устроить сообразно с этим учением всю свою жизнь. Таким образом, уроки Сократа сделались для Ксенофонта основными принципами его нравственного существа. Впрочем, любознательный юноша старался усовершенствовать свое образование, обращаясь и к другим источникам; так, например, он учился красноречию у софиста Продика Кеосского.

Участие Ксенофонта в Пелопоннесской войне

Итак, Ксенофонт отправился с войском Кира, дружбу которого он приобрел, в надежде, что поход предпринят только против писидийцев; так как кроме лакедемонянина Клеарха, главнейшего полководца в войске Кира, действительная цель похода никому не была известна. Только уже в Киликии войску сообщили все. В битве при Кунаксе, на Евфрате, решилась судьба Кира (3 сентября 401 г.). Сам он был убит, его азиатские войска разбиты; но его греческие наемники, среди которых находился и Ксенофонт, одержали победу над войском Артаксеркса. Смерть Кира поставила греческое наемное войско, состоявшее более чем из десяти тысяч человек, в чрезвычайно затруднительное положение. Как из центра персидского царства возвратиться на родину, находящуюся более чем за 2000 верст, войску, со всех сторон окруженному врагами, готовящими ему гибель? Нужно пройти чрез враждебные страны, переправляться через большие реки, через высокие горы... Но они не отчаивались. Ксенофонт описывал потом в своём сочинении, как Клеарх, принявший на себя предводительство, смелым наступательным движением до того напугал царя Артаксеркса и его полководца Тиссаферна, что они предложили грекам заключить договор, по которому персы обязывались под предводительством Тиссаферна проводить греческое войско на родину, не нанося ему никакого вреда, и снабдить его съестными припасами. Греки, со своей стороны, должны были воздерживаться во время пути от всяких враждебных действий против персов. Но так как на прямой дороге, по которой войско Кира пришло в Кунаксу, можно было опасаться недостатка в съестных припасах, то для отступления был избран окольный путь, ведший от Евфрата к Тигру и через горы вверх по восточному берегу этой реки, через земли кардухов и армян, к Черному морю.

Так начался знаменитый Анабасис - "восхождение" Десяти тысяч эллинов с низменностей Месопотамии в расположенные севернее горные возвышенности. Скоро греки заметили, что Тиссаферн, сопровождающий их со своим войском, задумывает против них недоброе. Ксенофонт описал потом, как в момент, когда эллины расположились лагерем на притоке Тигра Забате, Клеарх и четверо других полководцев, в том числе и Проксен, были изменнически заманены в палатку Тиссаферна и взяты в плен, а 20 лохагов или начальников отрядов, которые явились вместе с стратегами, были перебиты тут же, перед палаткой. Стратеги в цепях были отправлены к персидскому двору и там казнены. Греки в своем лагере на Забате, лишившись большей части своих предводителей, оказались в самом беспомощном положении, совсем упали духом и отчаялись в своем спасении. Никто из оставшихся в живых начальников не имел в себе настолько энергии и решимости, чтобы стать во главе войска и возбудить в нем упавшее мужество. Спасителем явился Ксенофонт, – волонтер, находившийся при войске без всякой должности. Ободренный сновидением Ксенофонт, человек энергичный, практический и обладающий аттическим образованием, своим решительным вмешательством, ловкою речью и умным советом сумел снова воодушевить войско, так что греки решили на место погибших выбрать себе новых начальников и продолжать отступление. Ксенофонт был выбран на место Проксена; спартанец Хейрисоф, еще раньше бывший стратегом, принял начальство над передовым отрядом, а Ксенофонт – над арьергардом. На нем лежала самая трудная обязанность, так как он был душою всего предприятия. Можно смело сказать, что без Ксенофонта все войско погибло бы. Он с чрезвычайным искусством провел войска, среди многочисленных затруднений, но без больших потерь, через неприятельскую страну, через горы в земле кардухов и в Армении, к Эвксинскому Понту, в греческий город Трапезунд, куда Ксенофонт и его соратники прибыли в начале февраля 400 года до Р. Х. Путь оттуда до Византия и в Европу представлял не менее затруднений, хотя и в другом роде. Теперь, когда спасение считалось уже несомненным, и войско не хотело вернуться домой с пустыми руками, Ксенофонту пришлось вести борьбу с появившимися раздорами, возмущениями, страстью к грабежу, с завистью, недоброжелательством и коварством предводителей; но благодаря своему уму, красноречию и силе своего образования, ему все-таки удалось снова уладить дело.

Анабасис десяти тысяч греков. Карта военной экспедиции, которая послужила темой сочинения Ксенофонта

Осенью 400 г. они прибыли в Византий, где Ксенофонт хотел оставить войска и ехать на родину. Но бессовестность спартанских начальников в Византии, которые, желая подслужиться персидским сатрапам, хотели погубить возвращающееся на родину войско, побудило его остаться с товарищами невзгод. Этим Ксенофонт предотвратил большое несчастие. Когда солдаты, возмутившись предательскими замыслами спартанского адмирала Анаксибия, стали штурмовать Византий и уже хотели грабить этот город, Ксенофонт разумною речью снова успокоил расходившиеся страсти и спас город, а вместе с тем спас и войско, которое вследствие мести господствовавших в то время в Греции спартанцев , конечно, было бы совсем истреблено. «Во всей греческой истории, – говорит Грот, – можно указать очень немного случаев, в которых ловкая речь послужила бы средством отвратить такое несчастие, как истребление войска в Византии было предупреждено речью Ксенофонта; во все время своего начальствования над войском Ксенофонт не оказал ему более важной услуги, чем в этот раз». Все еще преследуемый враждебностью спартанцев, Ксенофонт со своим войском поступил на зиму на службу к фракийскому царю Севту, который делал грекам самые блестящие предложения, а при расплате обманул их.

Ксенофонт на службе у спартанцев

Между тем политическое положение изменилось, вследствие чего обстоятельства греческого войска поправились. В 399 году спартанцы, будто бы в интересах греческих городов в Малой Азии, начали войну против персидских сатрапов Тиссаферна и Фарнабаза, и пожелали нанять в помощь себе то самое войско, против которого они прежде замышляли недоброе. Вследствие этого Ксенофонт повел оставшееся еще под его начальством войско, около 500 человек, обратно в Азию и в Мизии, в городе Пергаме, передал его спартанскому гармосту Тимброну, которому было поручено главное начальство в этой войне. С тех пор это войско сражалось в Азии, как особый отряд спартанской армии, под названием «кировского» войска.

Когда Ксенофонт перевел своих людей из Европы в Азию, он был так беден, что в Лампсаке, где высадилось его войско, он вынужден был продать свою лошадь за 50 дариков. Флиасийский гадатель Эвклид, с которым Ксенофонт был знаком давно, еще в Афинах, и которого он встретил теперь в Лампсаке, объяснил, что бедность его происходит от того, что он со времени своего отъезда из Афин ни разу не принес полной жертвы Зевсу Мейлихию, и посоветовал ему это сделать. Ксенофонт на следующий же день последовал этому совету, и в тот же день увидел благотворные результаты жертвоприношения. Именно: спартанские уполномоченные, принесшие задаток за наем войска, принесли Ксенофонту в подарок проданную им лошадь, так что он сразу оказался богатым. А так как во время дальнейшего похода его войска получали богатую добычу и при дележе, в виде благодарности, выделяли Ксенофонту лучшую часть, то он приобрел такое состояние, что, как он сам признает, не имел никакого основания пожаловаться на Зевса Мейлихия.

Разрыв Ксенофонта с родиной и изгнание его из Афин

Уже давно Ксенофонт подумывал о возвращении в Афины. Теперь он имел средства для путешествия и возвращался домой не с пустыми руками. Передав свои войска Тимброну, он, по-видимому, простился с ними и отправился в Афины, куда и прибыл после двух с половиной лет отсутствия. За несколько недель до возвращения Ксенофонта афиняне заставили Сократа выпить кубок с ядом . Это осуждение его любимого друга и учителя, которое Ксенофонт должен был счесть величайшею несправедливостью, причинило ему горе и досаду, и весьма возможно, как склонен думать Грот, что он пробыл в Афинах недолго и весною 398 года, в огорчении, снова покинул родину и снова отправился в Азию, чтобы опять получить начальство над «кировским» войском, под верховною командою Деркиллида, заменившего Тимброна. Когда, в 396 году, царь Агесилай заменил Деркиллида в Азии, Ксенофонт, оставшийся на своем месте, сделался его почитателем и близким другом. В 394 г. Ксенофонт сопровождал его в поход в европейскую Грецию, когда там, вследствие союза между Фивами, Афинами, Коринфом и Аргосом против ненавистной и заносчивой Спарты началась так называемая Коринфская война. В августе того же года, в битве при Коронее, Ксенофонт сражался против союзников, следовательно, и против своего родного города.

Мы не можем согласиться с теми, которые желают оправдать Ксенофонта за эти открыто враждебные действия против своих сограждан, говоря, что он тогда желал бороться только с враждебной ему партией. Афиняне были в высшей степени раздражены этим поступком. Они уже давно косились на Ксенофонта, и не только за то, что он принимал участие в походе Кира, врага Афин, против Артаксеркса, но также и за то, что он, возвратившись из внутренней Азии, предоставил кировское наемное войско в распоряжение спартанцев. Теперь, когда Ксенофонт близко сошелся с Агесилаем и, открыто став на стороне спартанцев, стал сражаться против своего родного города, афиняне, по предложению Эвбула, осудили его на изгнание. Впрочем, Ксенофонт, при печальном положении Афин в это время и при своей расположенности к спартанцам и их аристократическому управлению, не считал изгнание из отечества за слишком тяжелое наказание. Спартанцы, вероятно, по предложению Агесилая, почтили Ксенофонта своим гостеприимством (προξενία) и за утрату отечества вознаградили его, подарив ему имение близ города Скилла (Скиллунта), в южной Элиде, в Трифилии. Спартанцы незадолго перед тем отняли этот Скилл, вместе с другими городами Трифилии, у элейцев и объявили его самостоятельным. Туда-то и отправился Ксенофонт со своей женой Филезией и двумя сыновьями, Гриллом, и Диодором, которые, по предложению Агесилая, воспитывались в Спарте, для того, как говорит Плутарх, чтобы изучить важнейшую из всех наук – науку повелевать и повиноваться. Филезия была, вероятно, вторая жена Ксенофонта; имя первой было, кажется, Сотейра.

Ксенофонт в Скиллунте

Когда так называемые «Десять тысяч», возвращаясь из внутренней Азии, прибыли в город Керазунт на Черном море, они разделили между собою деньги, вырученные от продажи добычи, и десятую часть из них передали Ксенофонту для Аполлона и эфесской Артемиды. Ксенофонт посвятил дельфийскому Аполлону подарок, написав на нем имя свое и Проксена. Деньги, назначавшиеся для Артемиды, он, отправляясь из Азии с Агесилаем в опасный поход, оставил в Эфесе Мегабизу, предстоятелю храма Артемиды, с просьбою возвратить эти деньги ему, Ксенофонту, если он останется в живых, если же он во время похода будет убит, то употребить их на такой подарок в храм, какой, по его мнению, будет приятен богине. Когда Ксенофонт переселился в Скилл (Скиллунт), в 20 станциях от Олимпии, Мегабиз, приехавший на олимпийские игры, явился к нему и вручил ему эти деньги. Ксенофонт употребил их на покупку земель в окрестностях Скилла, в местности, указанной ему дельфийским оракулом, чтобы там построить Артемиде храм по образцу эфесского. Река, протекавшая по этой священной земле, называлась Селинунт, как и та, которая протекала близ храма Артемиды в Эфесе; в ней были такие же рыбы и такое же дно, обильное раковинами. Здесь Ксенофонт выстроил храм и поставил жертвенник и кипарисовую статую богини; храм был построен в миниатюре, по образцу эфесского; деревянная статуя богини также походила на золотую статую её в Эфесе. Вокруг храма была разведена роща фруктовых деревьев, а дальше, в пределах той же священной местности, находился луг и горы, покрытые лесом и прекрасные пастбища для свиней, коз, овец и лошадей. Здесь водилось также много дичи – оленей, ланей и кабанов.

Ксенофонт жил в своем имении, рядом с этой священной землей, и считал себя её охранителем и управителем. Рядом с храмом Ксенофонт поставил колонну с надписью: «Эта земля посвящена Артемиде. Кто ею владеет и пожинает её плоды, тот должен ежегодно жертвовать десятину, а из остального содержать храм. Если же кто этого не будет исполнять, того богиня накажет». Ксенофонт ежегодно приносил богине жертву от плодов этой земли и устраивал в честь её праздник, на который собирались все граждане Скилла, а также и окрестные жители со своими женами. В то время как скот их пасся на лугу, богиня угощала их ячменной похлебкой и пшеничным хлебом, вином и сладкими лакомствами, а также и мясом жертвенных животных, которых брали с этой же священной земли или ловили в соседних горах. Охоту для этой цели устраивали сыновья Ксенофонта вместе с юношами и гражданами Скилла. (Xen., Anab. V, 3, 4 и сл.).

Бегство Ксенофонта из Скиллунта

В этом уединенном поместье изгнанник в продолжение многих лет жил спокойно, занимаясь частью земледелием, охотой и т. п., частью же – писанием большей части своих сочинений, так что изгнание Ксенофонта, подобно изгнанию Фукидида, было полезно для потомства. Преобладание спартанцев в Пелопоннесе обеспечило ему владение его имением. Но когда, вследствие битвы при Левктрах (371 г. до Р. X.), власть спартанцев была уничтожена, тогда элейцы, никогда не покидавшие своих притязаний на города Трифилии, снова овладели Скиллом и прогнали оттуда Ксенофонта, бывшего под покровительством Спарты. Диоген говорит, что сыновья Ксенофонта с небольшим числом слуг бежали в Лепреон, в южную Трифилию, а сам Ксенофонт сначала отправился в Элиду, потом в Лепреон к своим сыновьям и вместе с ними – в Коринф, где и поселился окончательно. Павзаний (во II в. по Р. X.) сообщает, будто элейские проводники уверяли, что Ксенофонт за присвоение себе имения в Скилле был привлечен олимпийским советом к судебному следствию; но что элейцы его простили и оставили его в Скилле. Недалеко от священной земли Павзанию показывали даже и гробницу со статуей из пентелийского мрамора и говорили, что это могила Ксенофонта. Этот рассказ едва ли заслуживает вероятия. По-видимому, это просто выдумка элейцев, желавших вычеркнуть из истории память об оскорблении, нанесенном их предками знаменитому человеку.

Возвращение афинского гражданства Ксенофонту, гибель Грилла

Вскоре после битвы при Левктре афиняне, из соперничества со своими соседями фиванцами, начинавшими тогда приобретать могущество, заключили союз с спартанцами; вследствие этого афиняне отменили постановление об изгнании Ксенофонта, по предложению того же самого Эвбула, который прежде предлагал изгнать его. Это произошло, вероятно, около 369 г. С тех пор Ксенофонт стал часто приезжать в Афины, но, как кажется, постоянно жил в Коринфе, где, вероятно, и умер. Когда Эпаминонд предпринял свой последний поход в Пелопоннес, и афиняне отправили войско на помощь спартанцам, Ксенофонт послал в афинское войско обоих своих сыновей, Грилла и Диодора, молодых людей, прекрасно воспитанных, которых прозвали Диоскурами. Сыновья Ксенофонта незадолго до битвы при Мантинее (4-го июля 362 г.), принимали участие в стычке всадников, происходившей близ Мантинеи. Эпаминонд после неудачного нападения на Спарту сам со своими всадниками поспешил к Мантинее, в надежде сразу овладеть этим городом, лишенным защитников. Но за час до его прибытия в Мантинею прибыли уже посланные из Афин всадники, чего он не знал. Они с небольшим числом способных к бою мантинейцев, смело выступили навстречу неприятелю и после жаркого боя отразили нападение. Сын Ксенофонта Грилл в этом сражении отличился особенной храбростью и был убит. Ксенофонт приносил жертву, когда пришло известие о смерти его сына. В сильном горе, он снял с себя венок, который обыкновенно надевали на себя во время жертвоприношения. Но когда Ксенофонту сказали, что сын его погиб, храбро сражаясь за отечество, тогда он снова надел этот венок на голову. Некоторые рассказывают, что, получив это горестное известие, Ксенофонт даже и не заплакал, и сказал: «Я знал, что произвел на свет человека смертного». По свидетельству Аристотеля , многие прославляли Грилла в хвалебных песнях и речах, делая это отчасти для того, чтобы оказать уважение его отцу. Мантанейцы почтили храброго воина торжественным погребением, и на том месте, где он пал, поставили колонну с его изображением. В Афинах находилась картина жившего в то время Эвфранора, который изобразил эту стычку всадников и храброго Грилла, убивающего начальника неприятельской конницы. Вероятно, именно вследствие этой картины и явилось у афинян ошибочное мнение, что сын Ксенофонта Грилл участвовал в главной битве при Мантинее и убил Эпаминонда: изображенную на картине стычку конницы сочли за главное сражение, а убитого Гриллом начальника конницы – за самого Эпаминонда, который, заметим, никогда не сражался во главе конных отрядов. Для национальной гордости афинян, конечно, могло быть лестно, что один из афинских воинов прослыл победителем Эпаминонда; но спартанцы и мантинейцы оспаривали у них эту честь. Спартанцы уверяли, что Эпаминонда убил их соотечественник Антикрат или Махайрион, и оказывали почести ему и его потомкам. Мантинейцы же приписывали эту честь своему согражданину Махайриону.

Смерть Ксенофонта

Ксенофонт умер в глубокой старости в Коринфе, по показанию Диогена Лаэрция, в 1 год 105 олимпиады (=360 до Р. X.). Но так как Ксенофонт, в своем сочинении Έλληνικά упоминает о смерти Александра Ферейского, который умер в 358 году, то значит, он умер или в этом же году, или в одном из следующих. Его род продолжался сыном его Диодором, который имел сына Грилла. У этого последнего, кажется, был сын Ксенофонт, против которого была направлена речь Дейнарха.

Достоверных изображений Ксенофонта мы не имеем. Нам известно, что он в юности отличался особенной красотой. В одном письме, которое приписывается Хиону, ученику Платона , но, по-видимому, представляет риторическое произведение позднейшего времени, Ксенофонт изображается также очень красивым человеком с длинными вьющимися локонами и приятными чертами лица.

Характер Ксенофонта

Ксенофонт был человек простой, с душою, доступною для всего доброго и прекрасного, в высокой степени благочестивый и богобоязненный, любивший мирную, спокойную жизнь и не гонявшийся за должностями и почетом. При всей мягкости своего образа мыслей и приятности обращения везде, где было нужно, он обнаруживал, как это видно из его «Анабазиса», твердый и решительный характер, мужество и хладнокровие во время опасности. При этом Ксенофонт обладал даром убедительной речи и редким талантом – обходиться с людьми, смотря по их личным качествам и располагать их в свою пользу. Хотя Ксенофонт и был склонен к отвлеченному мышлению и стремился вполне согласить свою жизнь и деятельность со своими убеждениями, однако он был создан преимущественно для жизни практической. Это видно и из писательской деятельности Ксенофонта. История, государственная жизнь, военное дело и т. п. – вот главнейшие предметы, избираемые им для обработки.

Ксенофонт и Платон

Некоторые из его сочинений относятся к области философии, которой он был предан с юных дней. Но Ксенофонт не пускался в разъяснение труднейших вопросов этой науки, подобно Платону, который получил философские познания из одного с ним источника – из уроков Сократа. Ксенофонт трезво излагал только такие стороны философии, которые имели какое-либо отношение к практической жизни. Вследствие этого различия между обоими учениками Сократа древние предполагали существование между ними взаимной зависти и враждебных отношений, чего в действительности, конечно, не было.

РАЗГОВОР С ДИОНИСОДОРОМ ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ СТРАТЕГА

Теперь я расскажу о том, что Сократ был полезен лицам, стремившимся к занятию государственных должностей, внушал им, чтоб они относились аккуратно к предмету своих стремлений.
Однажды Сократ услышал, что в Афины приехал Дионисодор1, объявлявший своей специальностью преподавание стратегии. Сократ обратился к одному из своих собеседников, который, как он замечал, желал получить должность стратега2 в Афинах, с такими словами:
Стыдно, право, молодой человек, тому, кто хочет быть стратегом в нашем государстве, пренебрегать изучением этого дела, имея к тому возможность; и государство могло бы подвергнуть его наказанию с гораздо большим правом, чем того, кто взялся бы делать статуи, не научившись скульптуре. Так как во время войны государство вверяет всю свою судьбу стратегу, то, естественно, государству выпадает на долю великое счастье, если его операции удачны, или великое несчастье, если он делает крупные ошибки. Поэтому разве не справедливо было бы подвергать наказанию того, кт
о изучением этого дела пренебрегает, а хлопочет только о том, чтоб его выбрали? Такими доводами Сократ убедил его пойти учиться.
Когда он после ученья вернулся, Сократ в шутливом тоне сказал: Гомер назвал Агамемнона почтенным3: не находите ли вы, друзья, что и он, после изучения стратегии, кажется почтеннее? Как человек, выучившийся играть на кифаре4, даже если он не играет, все-таки кифарист, и как изучивший медицину, даже если он не лечит, все-таки врач, так и он отныне несменный стратег, даже если никто его не выберет. А кто не знает предмета, тот не стратег и не врач, хоть бы он выбран был целым светом. Однако, продолжал Сократ, чтобы и нам познакомиться поближе с военным делом на случай,
если кто из нас будет у тебя таксиархом или лохагом, расскажи, с чего начал он учить тебя стратегии.
С того же самого, отвечал он, чем и кончил: он научил меня тактике, и ничему больше.
Но тактика, сказал Сократ, лишь ничтожная часть стратегии. Стратег должен обладать способностью приготовлять все, что нужно для войны, добывать продовольствие войску, должен быть изобретательным, энергичным, заботливым, выносливым, находчивым, ласковым и суровым, простым в коварным, предусмотрительным и мошенником, расточительным и хищным, щедрым и жадным, осторожным и отважным в нападении; и вообще, чтобы быть хорошим стратегом, надо обладать качествами как природными, так и приобретенными ученьем. Хорошо быть и тактиком: большая разница между войском
построенным и не построенным: это вроде того, как камни, кирпичи, бревна, черепица, набросанные в беспорядке, ни к чему не годны, а если снизу и сверху положить материалы, не гниющие и не размягчающиеся,- камни и черепицу,- а в середину кирпичи5 и бревна, как они кладутся при постройке, то получается очень ценная вещь - дом.
Да, твое сравнение, Сократ, очень верно, сказал молодой человек. На войне тоже надо ставить в первые и в последние ряды лучших солдат, а в середине худших, чтобы одни их вели, а другие подталкивали.
Хорошо, заметил Сократ, если он научил тебя также и отличать хороших и плохих; а если нет, какой тебе толк в том, чему ты научился? Если бы он велел тебе класть на первое и на последнее место лучшее серебро, а в середину худшее, не научив отличать хорошее от поддельного, никакого толку в этом тебе не было бы.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал он, не научил, так что нам придется самим отличать хороших от дурных.
Так не рассмотреть ли нам вопрос, как избегать ошибок при суждении о них?
Хорошо, сказал молодой человек.
Так вот, представь себе, что нам пришлось бы заниматься грабежом денег: если бы на первое место мы ставили самых жадных до денег, правильно ли мы строили бы свой отряд?
Да, мне кажется.
А как быть с теми, кому предстоит идти в опасный бой? Не следует ли ставить вперед самых честолюбивых?
Да, согласился он: это люди, готовые ради славы идти в опасность; поэтому они не прячутся, так что их везде увидишь и легко найдешь.
Ну, хорошо, сказал Сократ. Он научил тебя только, как строить войско, или также, где и как употреблять в дело каждый отряд в отдельности?
Совершенно не учил, отвечал он.
А ведь много бывает случаев, когда следует неодинаково строить и вести отряд.
Нет, клянусь Зевсом, этого он не разъяснял.
Так сходи к нему опять, сказал Сократ, и спроси еще: если он знает это и если он не бесстыдный человек, то он посовестится, взяв деньги, отпустить тебя с недостаточными знаниями.

РАЗГОВОР ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ СТРАТЕГА

Как-то раз Сократ встретился с одним человеком, уже выбранным в стратеги. Как ты думаешь, спросил он, почему Гомер назвал Агамемнона пастырем народов6? Как пастырю необходимо заботиться, чтобы овцы были целы, чтобы они имели корм и чтобы достигалась цель, ради которой их держат, так же точно, не правда ли, и стратегу необходимо заботиться, чтобы солдаты были целы, чтобы они имели продовольствие и чтобы достигалась цель, ради которой они идут в поход? А в поход они идут для того, чтобы победой над неприятелями увеличить свое благосостояние. Или почему еще Гоме
р восхваляет так Агамемнона в следующих словах:

Вместе и царь он хороший, и сильный копьем он воитель7?

Не потому ли, что сильный воитель копьем - не тот, кто сам в одиночку храбро сражается с неприятелями, но тот, кто и во всем войске пробуждает это стремление? Не потому лb, что и царь хороший - не тот, кто хорошо устраивает только свою жизнь, но кто является виновником благополучия также и для тех, над кем царствует? И правда, царь выбирается не для того, чтобы хорошо заботиться о себе, но чтобы и выбравшим его благодаря ему жилось хорошо; на войну идут все для того, чтобы жизнь их была как можно cчастливее; стратегов выбирают для того, чтобы они вели их к этому сча
стью. Таким образом, стратег должен доставлять счастье выбравшим его в стратеги: нелегко найти что-либо другое славнее этой деятельности и, наоборот, позорнее того, что этому противоположно.
Исследуя таким образом, в чем заключается достоинство хорошего вождя, Сократ все другие стороны его деятельности отбрасывал8, а оставил лишь одну - делать счастливыми тех, кого он ведет.

РАЗГОВОР ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ ГИППАРХА

Мне известна также такая беседа Сократа с одним человеком, выбранным в гиппархи9.
Можешь ли ты, молодой человек, спросил Сократ, сказать нам, с какой целью тебе захотелось быть гиппархом? Ведь, конечно, не для того, чтобы ехать во главе всадников, потому что и конные стрелки10 удостоены этой чести: они едут даже впереди начальника кавалерии?
Правда, отвечал он.
Также и не за тем, чтобы получить известность, потому что и сумасшедших все знают?
И это правда, отвечал он.
А, значит, потому что ты надеешься усовершенствовать кавалерию, сдать ее государству в улучшенном состоянии и, если будет надобность в кавалеристах, оказать услуги отечеству, стоя во главе их?
Конечно, отвечал он.
Прекрасное дело, клянусь Зевсом, заметил Сократ, если ты сможешь его выполнить! А при этой должности, на которую ты выбран, думаю я, находятся в твоем ведении и лошади и кавалеристы?
Да, отвечал он.
Ну, скажи-ка нам прежде всего вот что: как ты думаешь улучшить лошадей?
Нет, отвечал он, это, я думаю, не мое дело: каждый кавалерист сам должен заботиться о своей лошади.
Так, если кавалеристы будут представлять тебе лошадей то с плохими ногами или бессильных, то заморенных, которые не в состоянии поспевать за другими, то необъезженных, которые не стоят на месте, куда их ни поставишь, то брыкающихся, которых даже и поставить-то нельзя,- что толку будет тебе в такой кавалерии? Какая у тебя будет возможность оказать услугу отечеству, командуя такими кавалеристами?
Да, ты прав, отвечал он, я постараюсь по возможности заботиться о лошадях.
Ну, а кавалеристов не попробуешь ты улучшить? спросил Сократ.
Да, отвечал он.
Прежде всего, ты обучишь их лучше вскакивать на лошадь11?
Да, это необходимо: если кто упадет, то скорее уцелеет.
А если придется сражаться, ты прикажешь своим всадникам вести неприятеля на песчаное место12, где вы обыкновенно занимаетесь ездой, или постараешься производить упражнения на таких местах, на каких происходят военные действия?
Это, конечно, хорошо, отвечал он.
А позаботишься, чтобы как можно большее число кавалеристов умело бросать копье с лошади?
И это, конечно, хорошо, отвечал он.
А подумал ты о том, что у кавалеристов надо укреплять дух и возбуждать в них раздражение против врагов? Это делает их храбрее.
Нет, но теперь постараюсь, отвечал он.
А позаботился, чтобы кавалеристы тебе повиновались? Без этого нет никакого толку ни от лошадей, ни от кавалеристов, хороших и храбрых.
Это правда, отвечал он, но как лучше всего, Сократ, внушить им повиновение?
Тебе известно, конечно, что во всяком деле люди с наибольшей готовностью оказывают повиновение тем, кого считают лучше всех. Так, например, во время болезни всего охотнее слушаются того, кого считают лучшим врачом, на корабле - кого считают лучшим рулевым, при земледелии - кого считают лучшим земледельцем.
Конечно, отвечал он.
Надо полагать поэтому, продолжал Сократ, что и в кавалерийском деле всего охотнее будут повиноваться тому, кто окажется лучше всех знающим, что надо делать.
Итак, Сократ, спросил он, если мое превосходство над ними будет вне сомнения, достаточно мне этого будет для того, чтобы они мне повиновались?
Да, отвечал Сократ, если помимо этого ты им докажешь, что повиновение тебе будет для них полезно и спасительно.
А как же мне доказать это? спросил он.
Гораздо легче, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, чем если бы тебе пришлось доказывать, что дурное лучше и выгоднее хорошего.
Ты хочешь сказать, отвечал он, что начальник кавалерии, помимо всего прочего, должен заботиться и об умении говорить?
А ты думал, возразил Сократ, что командовать кавалерией надо молча? Или ты не обратил внимания на то, что все знания, получаемые нами благодаря обычаю,- знания прекрасные, так как посредством их мы научились жить,- все их мы усвоили при помощи слова; что и всякую другую прекрасную науку, которую кто-нибудь изучает, он изучает при помощи слова; что лучшие учителя больше всего действуют преимущественно словом; что люди, обладающие самыми важными знаниями, прекрасно говорят? Или ты не обратил внимания на то, что когда образуется хор только из наших граждан, как
, например, посылаемый в Делос13, то ни один хор ни из какого другого места не может соперничать с ним, и что ни в каком другом городе нет такого количества красивых мужчин, как здесь?
Правда, отвечал он.
А между тем афиняне отличаются от других не столько хорошими голосами или ростом и силой, сколько честолюбием, которое больше всего побуждает людей стремиться к чести и славе.
Правда и это, сказал он.
Так не думаешь ли ты, продолжал Сократ, что если позаботиться о здешней кавалерии, то и кавалеристы наши далеко превзойдут всех качеством оружия и лошадей, дисциплиной и готовностью сражаться с врагами, если только они убедятся, что за это получат славу и честь?
Надо полагать, так, отвечал он.
Так, не медли, сказал Сократ, постарайся возбудить в своих людях стремление к тому, от чего ты и сам получишь пользу и все граждане благодаря тебе.
Клянусь Зевсом, постараюсь, отвечал он.

РАЗГОВОР С НИКОМАХИДОМ О СТРАТЕГЕ И ХОЗЯИНЕ

Однажды Сократ увидел Никомахида, шедшего с выборов, и спросил его: Кого выбрали в стратеги14, Никомахид15?
Вот каковы афиняне, Сократ, отвечал Никомахид, меня не выбрали, хоть я со времени поступления на военную службу по набору положил на нее все силы,- был и лохагом и таксиархом и столько ран получил от руки неприятелей (при этом он обнажил тело и стал показывать рубцы от ран); а выбрали Антисфена, который и в пехоте еще не служил; да и в кавалерии ничем особенным не проявил себя и ничего не умеет другого, как только собирать деньги!
Так, это хорошо, возразил Сократ, если он сумеет добывать продовольствие солдатам?
Да ведь и купцы, сказал Никомахид, деньги собирать умеют; однако по этой причине они не могли бы быть и стратегами.
Но у Антисфена, кроме того, есть честолюбие, заметил Сократ,- качество, стратегу необходимое: разве ты не видишь,- сколько раз он ни бывал хорегом16, он всегда своим хором одерживал победу?
Нет, клянусь Зевсом, отвечал Никомахид, ничего похожего нет - управлять хором и командовать войском.
Однако, возразил Сократ, Антисфен, не имея никакого понятия ни о пении, ни об учении хора, все-таки оказался способным найти превосходных специалистов по этой части.
Значит, и занимая должность стратега, заметил Никомахид, он найдет людей, которые вместо него будут строить войско, вместо него будут сражаться!
Если он и в военном деле так же, как при управлении хором, будет отыскивать и выбирать лучших специалистов, надо думать, и тут он будет одерживать победы; к тому же, вероятно, у него будет еще больше охоты нести расходы для победы на войне вместе со всем государством, чем для победы хора со своей филой17.
Ты хочешь сказать, Сократ, заметил Никомахид, что один и тот же человек может хорошо управлять хором и командовать войском?
Я говорю, отвечал Сократ, что, во главе чего бы человек ни стоял, если только он знает, что нужно, и может это добывать, он будет хорошим начальником,- хором ли он будет управлять, или домом, или государством, или войском.
Клянусь Зевсом, сказал Никомахид, я никогда не ожидал услышать от тебя, что хороший хозяин будет и хорошим стратегом.
Ну, давай рассмотрим, сказал Сократ, что входит в круг обязанностей их обоих: тогда узнаем, одинаковы ли они или чем-нибудь отличаются.
Хорошо, отвечал Никомахид.
Так вот, сказал Сократ, внушить подчиненным послушание и повиновение себе - это обязанность их обоих?
Конечно, отвечал Никомахид.
А приказывать исполнять каждое дело человеку, пригодному для него?

Наказывать дурных работников и награждать хороших - это тоже, думаю, долг обоих?
Конечно, отвечал Никомахид.
Снискать любовь подчиненных - разве это не слава для обоих?
И это тоже, отвечал Никомахид.
Привлечь к себе союзников и помощников находишь ты полезным для обоих или нет?
Конечно, отвечал Никомахид.
Беречь то, что есть,- разве это не долг обоих?
Разумеется, отвечал Никомахид.
Быть заботливым и трудолюбивым в сфере своей деятельности - это тоже долг обоих?
Все это, отвечал Никомахид, конечно, составляет обязанность обоих; yо сражаться - это уж не есть обязанность обоих.
Однако враги-то бывают у обоих?
Конечно, так, отвечал Никомахид.
Одолеть их полезно обоим?
Конечно, отвечал Никомахид, но ты обходишь молчанием вопрос вот о чем: если придется сражаться, чем тут поможет уменье вести хозяйство?
Тут, несомненно, даже очень многое поможет, отвечал Сократ. Хороший хозяин знает, что нет ничего столь выгодного, прибыльного, как победа над врагами в бою, и ничего столь невыгодного, убыточного, как поражение, и потому ревностно будет искать и подготовлять все, способствующее победе; тщательно будет взвешивать, все, ведущее к поражению, и остерегаться этого; если увидит, что силы, находящиеся в его распоряжении, дают шансы на победу, он со всей энергией будет сражаться; но еще гораздо более будет остерегаться вступить в бой, если не будет к нему готов. Не см
отри с таким прозрением, Никомахид, продолжал Сократ, на хороших хозяев! Заведование личным хозяйством только количественно отличается от заведования общественными делами, а в других отношениях одно похоже на другое; заведующие общественными делами пользуются не другими какими людьми, а теми же самыми, которые управляют личными хозяйствами. Кто умеет обходиться с людьми, тот хорошо ведет и частные и общественные дела, а кто не умеет, тот и здесь и там делает ошибки.

РАЗГОВОР С ПЕРИКЛОМ-СЫНОМ ОБ АФИНЯНАХ

Однажды Сократ имел беседу с Периклом18, сыном знаменитого Перикла. Я имею надежду, Перикл, так начал Сократ, что когда ты станешь стратегом, то наше отечество в военном деле усовершенствуется и прославится и одолеет врагов.
Хотел бы я этого, Сократ, сказал Перикл, только как это осуществить, не могу себе представить.
Хочешь, отвечал Сократ, побеседуем на эту тему и посмотрим, в чем уже сейчас есть возможность к этому?
Хочу, отвечал Перикл.
Ты знаешь, конечно, что по количеству населения19 афинян нисколько не меньше, чем беотийцев? сказал Сократ.
Да, знаю, отвечал Перикл.
А как ты думаешь, где можно больше набрать крепких и красивых людей - в Беотии или в Афинах?
Думаю, и в этом Афины не отстанут.
А где, по-твоему, больше взаимной благожелательности?
В Афинах, я уверен: в Беотии многие, третируемые свысока фиванцами, относятся к ним враждебно; в Афинах я ничего подобного не вижу.
Затем, афиняне - самые честолюбивые на свете люди, проникнутые чувством собственного достоинства; а эти чувства очень сильно побуждают людей бороться за славу и отечество.
И в этом отношении афинян нельзя упрекнуть.
Затем, подвигов предков, столь великих и в таком числе, ни у кого нет, как у афинян; а это поднимает дух у многих и зажигает в них стремление к доблести и героизму.
Все это - правда, Сократ, но, ты видишь, со времени поражения Толмида20 с тысячным отрядом при Лебадии и Гиппократа при Делии слава афинян по сравнению с беотийцами умалилась, а надменность фиванцев по отношению к афинянам возросла: беотийцы, прежде не дерзавшие даже в своей собственной стране противостать афинянам без помощи спартанцев и других пелопоннесцев, теперь грозят одни вторгнуться в Аттику; а афиняне, прежде разорявшие Беотию, боятся, что беотийцы опустошат Аттику.
Я понимаю, конечно, что это так, отвечал Сократ, но, мне кажется, теперь отношение граждан к хорошему вождю лучше. Самонадеянность рождает в человеке небрежность, нерадение, неповиновение, а страх делает людей внимательнее, послушнее, дисциплинированнее. Это можно заключить из того, как ведут себя матросы на кораблях: когда они ничего не боятся, у них полный беспорядок; но, как только испугаются бури или неприятеля, они не только исполняют все приказания, но и молчат, напряженно ожидая команды, как хор.
Но предположим, сказал Перикл, что теперь афиняне будут оказывать полное повиновение; уже пора бы тебе сказать, как нам побудить их опять воспламениться стремлением к старинной доблести, славе и благоденствию.
Так вот, отвечал Сократ, если бы мы хотели, чтоб они заявили свои права на имущество, которым владеют другие, то всего скорее побудили бы их к этому указанием, что это - отцовское наследие, принадлежащее им по праву. Но, так как мы хотим, чтоб они стремились к первенству в доблести, то опять-таки надо указать, что доблесть издревле составляет их отличительную черту и что к ней они должны стремиться, чтобы быть выше всех.
А как нам это доказать?
Думаю, если мы будем напоминать им, что самые отдаленные предки их, нам известные по преданию, были доблестными мужами, как они сами об этом слыхали.
Ты разумеешь спор между богами, решение которого было предоставлено Кекропу21 и его друзьям ввиду их героизма?
Да, а также говорю о воспитании и рождении Эрехфея22, о войне при нем с жителями всего пограничного материка, о войне при Гераклидах23 с жителями Пелопоннеса и о всех войнах при Тесее24, в которых они выказали свое превосходство над всеми народами тогдашнего времени. Если угодно, я скажу и о более поздних подвигах их потомков, незадолго до нас живших. Они отчасти одни боролись с народом25, властвовавшим над всей Азией и Европой до Македонии, превосходившим силою и богатством народы прежних времен и совершившим замечательные дела; отчасти же в союзе с пелопонн
есцами они прославились в боях сухопутных и морских: всем известно, что они намного были выше своих современников.
Да, это известно, заметил Перикл.
Поэтому, несмотря на множество переселений в Элладе, они все время оставались в своей земле26, а многие предоставляли на их решение свои споры о праве, многие искали у них убежища от притеснений сильных6.
Да, сказал Перикл, и я дивлюсь, Сократ, как же это наш город клонится к упадку!
Я думаю, вот почему, отвечал Сократ: как борцы какие-нибудь, в сознании своего большого превосходства над противниками и побед над ними, становятся небрежными и отстают от них, так и афиняне, вследствие своего превосходства, перестали заботиться о себе и через это становятся все слабее и слабее.
Что же им теперь делать, чтобы вернуть себе прежний героизм? спросил Перикл.
В этом, по-моему, нет никакого секрета, отвечал Сократ: если им разузнать, какие порядки были у предков, и соблюдать их столь же строго, то они стали бы ничуть не хуже предков27. Если не это, то надо взять за образец тех, кому теперь принадлежит первое место, и завести те же порядки, что у них28: тогда, при одинаковом укладе жизни, афиняне были бы ничуть не хуже их, а при более строгом даже и лучше.
Ты хочешь сказать, по-видимому, заметил Перикл, что нашему городу далеко до совершенства: когда афиняне будут уважать старших так, как спартанцы29? У нас с презрением смотрят на всех стариков, начиная с отцов. Когда они будут заниматься так гимнастическими упражнениями? Они не только сами пренебрегают здоровьем, но и над теми, кто заботится, смеются. Когда будут nак повиноваться властям? Они даже хвалятся неуважением к ним30. Когда будут так единодушны? Вместо взаимной поддержки для общей пользы они друг другу вредят, завидуют больше, чем чужим31, больше всех н
а свете ссорятся как в частных, так и в общественных собраниях, чаще всех на свете ведут тяжбы между собою32 и предпочитают наживаться друг от друга таким способом, чем путем взаимной поддержки; на общественное достояние смотрят как на чужое33, тоже дерутся из-за него и чрезвычайно бывают рады, когда обладают силой в такой борьбе. Вследствие всего этого у нас в городе полное незнание военного дела и трусость, страшная вражда и ненависть среди граждан, и потому я очень боюсь всегда, как бы родину нашу не постигло такое бедствие, какого она не в силах будет пере
нести.
Нет, Перикл, возразил Сократ, ты ни в каком случае не думай, что афиняне страдают таким неисцелимым недугом порока! Разве не видишь, какая у них дисциплина во флоте, как точно на гимнастических состязаниях исполняют они приказания руководителей и в хорах не хуже кого другого слушаются учителей?
Вот это-то и удивительно, сказал Перикл, что такие люди34 подчиняются начальникам, а гоплиты и кавалеристы, которые состоят из выдающихся, по-видимому, в нравственном отношении граждан35, больше всех заражены духом неповиновения!
Тут Сократ сказал: А Ареопаг, Перикл, составляется разве не из выдержавших испытание граждан36?
Конечно, отвечал Перикл.
Так, знаешь ли ты судей, которые при решении судебных дел и во всей вообще своей деятельности поступали бы с большим благородством, соблюдением законов, достоинством, справедливостью?
Не могу их упрекнуть, отвечал Перикл.
А в таком случае, отвечал Сократ, не надо отчаиваться, будто у афинян порядка нет.
А между тем, возразил Перикл, как раз в военной службе, где особенно требуются ограничение своей воли, дисциплина и повиновение, они ни на что подобное не обращают внимания.
Может быть, потому, отвечал Сократ, что здесь начальники-то у них люди совершенно невежественные37. Разве не видишь, управлять музыкантами, певцами, танцовщиками никто, не знакомый с этим делом, даже и не возьмется, точно так же, как и борцами и кулачными бойцами? Всякий, кто управляет ими, может показать, где он научился тому, чем управляет; а стратеги в огромном большинстве случаев не имеют никакой подготовки20. Тебя, конечно, я не считаю таким: думаю, ты можешь сказать с не меньшей точностью, когда начал учиться стратегии, чем когда начал учиться борьбе; думаю
, много военных приемов унаследовал от отца и хранишь в памяти своей, много других собрал отовсюду, где только можно было научиться чему-нибудь полезному для стратегии. Думаю, о многом ты размышляешь, чтобы не осталось неизвестным тебе что-нибудь полезное для стратегии; если заметишь у себя недостаток таких сведений, ты ищешь людей, знающих это, и не жалеешь подарков, расточаешь им любезности, чтобы получить от них недостающие тебе сведения и иметь в них хороших помощников.
Тут Перикл сказал: Я вполне понимаю, Сократ, хоть ты говоришь это, но у тебя и мысли нет, будто я забочусь о пополнении знаний; ты хочешь только показать мне, что будущему стратегу необходимо заботиться обо всем этом; конечно, и я согласен с тобой в этом отношении.
А обратил ли ты внимание, Перикл, продолжал Сократ, на то, что на границах нашей страны по направлению к Беотии тянутся высокие горы38, через которые ведут в нашу страну узкие и крутые проходы, и что она посредине разрезана неприступными горами39?
Конечно, отвечал Перикл.
А слыхал ли ты, что мисийцы и писидийцы в стране царя40, занимающие совершенно неприступные места и легко вооруженные, могут набегами наносить много вреда стране царя, а сами оставаться независимыми?
И про это слыхал, отвечал Перикл.
А не думаешь ты, продолжал Сократ, что и афиняне в том возрасте, когда человек еще не отяжелел41, если будут иметь вооружение полегче и занимать горы на границе нашей страны, будут наносить вред врагам и послужат великим оплотом нашим гражданам42?
Думаю, Сократ, отвечал Перикл, и это все полезно.
Так, если нравится тебе этот проект, продолжал Сократ, испробуй его, дорогой друг: если ты что-нибудь из него приведешь в исполнение, тебе будет слава, а государству польза; если не сможешь, то ни государству не повредишь, ни сам не осрамишься.

РАЗГОВОР С ГЛАВКОНОМ О НЕОБХОДИМОСТИ СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ОБРАЗОВАНИЯ ДЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ

Главкон43, сын Аристона, пробовал выступать оратором в Народном собрании, желая стать во главе государства44, хотя ему еще не было двадцати лет45. Его стаскивали с ораторской кафедры и осмеивали, но никто из родных и друзей не мог удержать его; только Сократу, который любил его по дружбе его с Хармидом46, Главконовым сыном, и Платоном удалось его отговорить.
Встретившись с ним однажды, Сократ остановил его и, чтоб он захотел слушать, обратился к нему сначала с такими словами: Главкон, ты задумал у нас стать во главе государства?
Да, Сократ, отвечал Главкон.
Клянусь Зевсом, сказал Сократ, хорошее это дело, лучше всякого другого на свете: если этого тебе удастся достигнуть, ясно, что у тебя будет возможность иметь лично для себя все, чего тебе ни захочется, ты будешь в состоянии помогать друзьям, произведешь улучшение в отцовском хозяйстве, возвеличишь отечество, будешь знаменитым сперва у нас в городе, потом в Элладе, а может быть, как Фемистокл, и у варваров47, и вообще, где бы ты ни был, взоры всех будут обращены на тебя.
Слыша такие слова, Главкон чувствовал себя великим человеком, и ему было приятно оставаться с Сократом.
После этого Сократ сказал: Так, если ты хочешь, чтоб тебя уважали, Главкон, то, очевидно, ты должен приносить пользу государству.
Конечно, согласился Главкон.
Так, не скрывай, ради богов, продолжал Сократ, скажи нам, с чего ты начнешь свое служение государству.
Главкон замолчал, как будто только теперь стал обдумывать, с чего ему начать.
Сократ продолжал: Если бы ты хотел произвести улучшения в хозяйстве какого-нибудь друга своего, не правда ли, ты старался бы обогащать его? Не будешь ли ты точно так же стараться обогатить и государство?
Конечно, отвечал Главкон.
А богаче будет государство тогда, когда у него будет больше доходов?
Надо думать, что так, отвечал Главкон.
Скажи мне, продолжал Сократ, из каких источников государство получает теперь доходы и на какую приблизительно сумму48. Наверное, ты обдумал этот вопрос, чтобы увеличить доходность источников малодоходных и прибавить новые источники дохода, теперь не эксплуатируемые.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал Главкон, этого вопроса я еще не обдумал.
Ну, если этот вопрос ты упустил из виду, продолжал Сократ, скажи нам, по крайней мере, о расходах государственных49: наверное, ты думаешь лишние из них отменить.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал Главкон, и на это у меня еще не было времени.
В таком случае, продолжал Сократ, мы отложим на время вопрос об обогащении государства: не зная расходов и доходов, как же можно заботиться об его обогащении?
Нет, Сократ, отвечал Главкон, есть возможность обогащать государство и на счет неприятелей.
Совершенно верно, клянусь Зевсом, отвечал Сократ,- если быть сильнее их; а если слабее, можно потерять и то, что есть.
Правда твоя, сказал Главкон.
Значит, продолжал Сократ, кто будет обдумывать вопрос, с кем воевать, должен знать силу своего государства и силу противников: если государство сильнее противников, он посоветует предпринять войну; если слабее их, будет рекомендовать осторожность.
Правильно, сказал Главкон.
Так вот, сказал Сократ, сперва скажи нам, как велики силы нашего государства, сухопутные и морские50, а потом, как велики силы у противников.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал Главкон, я не могу сказать этого так, на память.
Ну, если это у тебя написано, принеси, сказал Сократ: мне было бы очень интересно послушать это.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал Главкон, еще и не написано.
Значит, сказал Сократ, и о войне подавать советы, по крайней мере на первое время, мы погодим: может быть, именно ввиду обширности этого предмета ты еще не успел заняться его исследованием, потому что только еще начинаешь свою государственную деятельность. Но вопросом об охране страны, я уверен, ты уже интересовался и знаешь, сколько сторожевых постов расположено на надлежащих местах и сколько нет, сколько гарнизона достаточно и сколько нет; посты, расположенные на надлежащих местах, ты посоветуешь усиливать, а лишние снимать.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал Главкон, все их снять, потому что сторожевое дело поставлено так, что у нас хлеб с полей воруют51.
А если снять сторожевые посты, возразил Сократ, не думаешь ты, что всякому будет дана возможность даже открыто тащить его? Однако, прибавил он, сам ты лично ходил и расследовал это, или как иначе узнал, что сторожевое дело поставлено плохо?
Предполагаю так, отвечал Главкон.
Значит, и об этом, сказал Сократ, будем подавать советы тогда, когда уже не предполагать будем, а знать?
Так, пожалуй, лучше, отвечал Главкон.
А уж в серебряные рудники52, продолжал Сократ, знаю, ты не ходил, так что не можешь сказать, почему теперь дохода оттуда поступает меньше, чем прежде.
Да, конечно, не ходил, отвечал Главкон.
Да, действительно, клянусь Зевсом, сказал Сократ, место это, говорят, нездоровое; поэтому, когда придется подавать совет по поводу рудников, этого оправдания тебе будет достаточно.
Да ты смеешься надо мной! сказал Главкон.
Но уже вот чего, продолжал Сократ, я уверен, ты не оставил без внимания, а, наверное, рассчитал, на сколько времени хватит здешнего хлеба53, чтобы прокормить население, и сколько хлеба нужно добавить в год; этот вопрос ты должен был обсудить, чтобы когда-нибудь не случилась с тобою такая неожиданность, что население останется без хлеба, но чтобы с полным знанием дела ты мог своим советом о такой насущной потребности приходить на помощь государству и спасать его.
Да ведь это - громадное дело, сказал Главкон, если придется думать и о подобных вещах!
Однако, сказал Сократ, и свое хозяйство вести хорошо никогда не возможно, если не знать всех хозяйственных нужд и не заботиться об удовлетворении их всех. Но, так как государство состоит с лишком из десяти тысяч домов54 и трудно заботиться сразу о стольких хозяйствах, отчего ты не попробовал сперва улучшить одно - хозяйство своего дяди55? А оно нуждается в улучшении. Если сможешь его улучшить, тогда возьмешься и за несколько; а раз ты не можешь быть полезным одному хозяйству, какая могла быть бы от тебя польза многим? Если кто не в силах нести один талант56, раз
ве не ясно, что ему нечего и браться нести несколько?
Да, от меня была бы польза дядину хозяйству, если бы он хотел меня слушаться, сказал Главкон.
Так, ты дядю не можешь уговорить, сказал Сократ, и думаешь, что сможешь заставить слушаться тебя всех афинян, да еще вместе с дядей! Берегись, Главкон, как бы, желая прославиться, не прийти тебе к противоположному результату! Разве ты не видишь, как опасно говорить или делать, чего не знаешь? Подумай обо всех известных тебе лицах такого сорта, которые, как всякому видно, говорят и делают, чего не знают: как, по-твоему, за это похвалы они заслуживают или порицания, уважения или презрения? Подумай также и о тех, которые знают, что говорят и что делают, и, я убежден, т
ы найдешь, что во всех специальностях люди, пользующиеся славой и уважением, принадлежат к числу самых сведущих, а люди с другой репутацией и презираемые - к числу самых невежественных. Так, если хочешь пользоваться славой и уважением у нас в городе, старайся добиться как можно лучшего знания в избранной тобою сфере деятельности: если в этом отношении ты станешь выше всех и тогда возьмешься за государственную деятельность, то мне не покажется удивительным, что ты очень легко достигнешь цели своих желаний.

РАЗГОВОР С ХАРМИДОМ О НЕОБХОДИМОСТИ ЗАНИМАТЬСЯ ОБЩЕСТВЕННЫМИ ДЕЛАМИ

Видя, что Хармид, сын Главкона57, человек достойный и по своим способностям стоявший гораздо выше государственных деятелей того времени, не решается, однако, выступать оратором в Народном собрании и заниматься государственными делами, Сократ обратился к нему с такими словами: Скажи мне, Хармид, если кто обладает достаточною силою, чтобы одерживать победы на состязаниях, где в награду дается венок58, и через это может и сам пользоваться уважением и родному городу доставлять больше славы в Элладе, но тем не менее не хочет принимать участия в состязаниях, как
ого мнения будешь ты об этом человеке?
Разумеется, я буду считать его неженкой и трусом, отвечал Хармид.
А если кто, продолжал Сократ, имея возможность своим участием в государственных делах возвеличить отечество и чрез это сам пользоваться уважением, но не решается на это, не будет ли справедливо считать его трусом?
Пожалуй, отвечал Хармид, только к чему такие вопросы?
А вот к чему, отвечал Сократ: я думаю, у тебя есть способности, но нет решимости принимать участие в государственных делах, и притом в таких, участие в которых составляет твой гражданский долг.
Где же ты узнал мои способности, спросил Хармид, что так дурно думаешь обо мне?
В собраниях, отвечал Сократ, на которых ты бываешь вместе с государственными деятелями: когда они советуются с тобою о чем-нибудь, я вижу, ты подаешь им прекрасные советы, и, когда они делают какую ошибку, ты правильно их критикуешь.
Не одно и то же, Сократ, сказал Хармид, разговаривать в частном кругу и участвовать в дебатах перед публикой.
Однако, возразил Сократ, кто умеет считать, тот нисколько не хуже считает перед публикой, чем один, и кто у себя отлично играет на кифаре59, тот и перед публикой лучше всех играет.
Но разве ты не видишь, заметил Хармид, что стыд и страх врождены человеку и гораздо сильнее проявляются в публичных собраниях, чем в частных кружках?
Вот у меня и явилось намерение и тебе показать, что ты, не чувствуя застенчивости перед самыми умными и страха перед самыми сильными людьми, стесняешься говорить перед самыми глупыми и слабыми людьми. Неужели ты стесняешься валяльщиков, башмачников, плотников, кузнецов, земледельцев, купцов, рыночных торговцев, думающих только о том, чтоб им купить что-нибудь подешевле и продать подороже? А ведь из всех их и состоит Народное собрание60. Чем же отличается, как ты думаешь, твой образ действий от действий человека, который побеждает профессиональных атлетов и
боится профанов? Ты легко говоришь с первыми в государстве лицами, из которых иные смотрят на тебя свысока, и далеко превосходишь людей, специально готовящихся быть народными витиями, но из страха быть осмеянным не решаешься говорить перед людьми, которые никогда не думали о государственных делах и не смотрели на тебя свысока.
А разве ты не знаешь, возразил Хармид, что в Народном собрании часто осмеивают дельных ораторов?
Да ведь это бывает и в других местах, возразил Сократ. Вот я и удивляюсь, что ты, так легко справляясь с теми, когда они так поступают, думаешь, что никак не сумеешь поладить с этими. Нет, голубчик, не оставайся в неведении относительно себя самого; не делай ошибки, в которую впадает огромное большинство людей: обыкновенно люди проявляют интерес к чужим делам, а не стремятся анализировать самих себя. Так ты не ленись делать это, а, напротив, всеми силами следи за собой. Не пренебрегай общественными делами, если можешь способствовать их улучшению: ведь, если они
будут идти хорошо, то от этого будет немалая польза не только всем гражданам вообще, но, в частности, и друзьям твоим и тебе самому.

РАЗГОВОР С АРИСТИППОМ ОБ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ПОНЯТИЙ "ХОРОШЕЕ" И "ПРЕКРАСНОЕ"

Однажды Аристипп61 вздумал сбить Сократа, как раньше его самого сбивал Сократ. Но Сократ, имея в виду пользу своих собеседников, ответил ему не так, как отвечают люди, опасающиеся, чтоб их слова не перетолковали в каком-нибудь другом смысле, но как человек, убежденный, что он как раз исполняет свой долг. Дело было так: Аристипп спросил Сократа, знает ли он что-нибудь хорошее. Если бы Сократ назвал что-нибудь вроде пищи, питья, денег, здоровья, силы, смелости, то Аристипп стал бы доказывать, что это иногда бывает злом. Но Сократ, имея в виду, что если что-нибудь нас
беспокоит, то мы ищем средства избавиться от этого, дал ответ самый достойный: Ты спрашиваешь меня, сказал он, знаю ли я что-нибудь хорошее от лихорадки?
Нет, отвечал Аристипп.
Так, от глазной болезни?
Тоже нет.
Так, от голода?
И не от голода.
Ну, если ты спрашиваешь меня, знаю ли я что-нибудь такое хорошее, что ни от чего не хорошо, то я этого не знаю, да и знать не хочу.
В другой раз Аристипп спросил его, знает ли он что-нибудь прекрасное.
Даже много таких вещей, отвечал Сократ.
Все они похожи одна на другую? спросил Аристипп.
Нет, так непохожи некоторые, как только возможно, отвечал Сократ.
Так как же непохожее на прекрасное может быть прекрасно? спросил Аристипп.
А вот как, сказал Сократ: на человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, непохож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более непохож на метательное копье, прекрасное для того, чтобы с силой быстро лететь.
Твой ответ, сказал Аристипп, совершенно не отличается от ответа на мой вопрос, знаешь ли ты что-нибудь хорошее.
А ты думаешь, отвечал Сократ, что хорошее - одно, а прекрасное - другое? Разве ты не знаешь, что все по отношению к одному и тому же прекрасно и хорошо62? Так, прежде всего о духовных достоинствах нельзя сказать, что они по отношению к одним предметам нечто хорошее, а по отношению к другим нечто прекрасное; затем, люди называются и прекрасными и хорошими в одном и том же отношении и по отношению к одним и тем же предметам; также по отношению к одним и тем же предметам и тело человеческое кажется и прекрасным и хорошим; равным образом вое, чем люди пользуются, счит
ается и прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, по отношению к которым оно полезно.
Так, и навозная корзина - прекрасный предмет? спросил Аристипп.
Да, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, и золотой щит - предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй дурно.
Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают и прекрасны и безобразны? спросил Аристипп.
Да, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, ровно как и хороши и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки и, что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено.
Равным образом, говоря, что одни и те же дома и прекрасны и целесообразны, Сократ учил, как мне казалось, строить их такими, какими им должно быть. Ход его рассуждения был следующий. Кто хочет иметь дом такой, каким ему следует быть, не должен ли употреблять все средства к тому, чтоб он был как можно более приятен для житья и целесообразен? Когда собеседник соглашался с этим, Сократ спрашивал: Не правда ли, приятно иметь дом летом прохладный, а зимой теплый? Когда и с этим собеседник соглашался, Сократ говорил: Не правда ли, в домах, обращенных на юг, зимой солнце
светит в галереи63, а летом оно ходит над нами самими и над крышами и дает тень? Значит, если такое положение прекрасно, то необходимо строить выше южную сторону, чтобы не преграждать зимнему солнцу доступа, а ниже - северную сторону, чтобы холодные ветры не попадали в дом. Короче сказать, куда хозяину во все времена года бывает всего приятнее укрываться и где всего безопаснее помещать вещи, то и будет по справедливости самое приятное и прекрасное жилище. А картины и разные украшения гораздо более отнимают удовольствий64, чем доставляют. Для храмов и жертвен
ников, говорил Сократ, самое подходящее место то, которое видно отовсюду65, но где мало ходят,- потому что приятно, увидав храм, помолиться, приятно подойти к нему, находясь в чистоте66.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЙ "ХРАБРОСТЬ", МУДРОСТЬ" И ДРУГИХ

В другой раз Сократу предложили вопрос о храбрости, можно ли ей научить человека, или она - природный дар. Он дал такой ответ. Как одно тело от рождения имеет больше силы для перенесения трудов, чем другое тело, так, думаю, и одна душа от природы бывает крепче другой в перенесении опасностей: как я вижу, люди, получая воспитание при одних и тех же законах и обычаях, тем не менее отличаются друг от друга смелостью. Но я все-таки думаю, что при всяких природных свойствах в человеке можно развивать храбрость путем обучения и упражнения: так, например, скифы и фраки
йцы67, несомненно, не осмелились бы с большим щитом и длинным копьем сражаться со спартанцами, и, наоборот, спартанцы, очевидно, не решились бы вступить в бой с фракийцами, вооруженные маленьким щитом и дротиком, и со скифами, вооруженные луком. Подобно этому и во всем остальном, как я вижу, люди и по природе отличаются друг от друга, и в то же время благодаря упражнению достигают значительного прогресса. А из этого следует, что все люди как с хорошими, так и с плохими природными способностями должны учиться и упражняться в той области, в которой хотят стать из
вестной величиной.
Между мудростью и нравственностью68 Сократ не находил различия: он признавал человека вместе и умным и нравственным, если человек, понимая, в чем состоит прекрасное и хорошее, руководится этим в своих поступках и, наоборот, зная, в чем состоит нравственно безобразное, избегает его. В ответ на дальнейший вопрос, считает ли он умными и воздержными тех, кто знает, что должно делать, но поступает наоборот, он сказал: столь же мало, как неумных и невоздержных: все люди, думаю я, делая выбор из представляющихся им возможностей, поступают так, как находят всего выгод
нее для себя. Поэтому, кто поступает неправильно, тех я не считаю ни умными, ни нравственными.
Сократ утверждал также, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость. Справедливые поступки и вообще все поступки, основанные на добродетели, прекрасны и хороши. Поэтому люди, знающие, в чем состоят такие поступки, не захотят совершить никакой другой поступок вместо такого, а люди не знающие не могут их совершать и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. Таким образом, прекрасные и хорошие поступки совершают только мудрые, а немудрые не могут и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. А так как справедливые и вообще все пр
екрасные и хорошие поступки основаны на добродетели, то из этого следует, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость.
Сумасшествие, говорил Сократ, есть нечто противоположное добродетели; однако незнания он не считал сумасшествием; но не знать самого себя или воображать, будто знаешь то, чего не знаешь, это, он думал, очень близко к сумасшествию. Однако в просторечии, продолжал он, про людей, делающих ошибки в том, чего народная масса не знает, не говорят, что они - сумасшедшие; только делающих ошибки в том, что знает масса, называют сумасшедшими. Так, например, если кто считает себя каким-то таким великаном, что наклоняется при проходе через ворота в городской стене, или таки
м силачом, что пробует поднимать дома или браться за что-нибудь другое, очевидно невозможное,- про того говорят, что он сумасшедший. А кто делает мелкие ошибки, тех не считают сумасшедшими: как сильную страсть называют влюбленностью, так и большую ненормальность ума называют сумасшествием.
Исследуя вопрос, что такое зависть, Сократ находил, что она есть некоторая печаль, но печаль не о несчастии друзей или о счастии врагов: завистники, говорил он, только те, кто горюет по поводу счастия друзей. Когда некоторые удивлялись, как можно, любя кого-нибудь, печалиться о его счастии, он напоминал, что у многих бывает к тем или другим лицам такое чувство, при котором они не могут равнодушно смотреть на их бедствия и помогают им в несчастии, но при счастии их они испытывают печаль. Впрочем, с человеком рассудительным этого не может случиться, а у дураков в
сегда есть это чувство.
Исследуя вопрос, что такое досуг, Сократ находил, что огромное большинство людей, правда, всегда что-то делает: и игроки в кости и шуты тоже что-то делают; но на самом деле, говорил он, все они ничего не делают, потому что имеют возможность пойти и заняться чем-нибудь лучшим. Но перейти от лучшего занятия к худшему ни у кого нет времени69; а если бы кто и перешел, то поступил бы дурно, потому что свободного времени у него нет.
Цари и правители, говорил Сократ,- не те, которые носят скипетр или избраны кем попало или получили власть по жребию70 или насилием или обманом, но те, которые умеют управлять. Когда собеседник Сократа соглашался, что дело правителя - приказывать, что делать, а подчиненного - повиноваться, Сократ указывал на то, что и на корабле управляет знающий, а хозяин корабля и все пассажиры повинуются знающему, точно так же, как при сельских работах владельцы земли, при болезни больные, при гимнастических упражнениях учащиеся гимнастике и вообще все, у кого есть дело, т
ребующее забот, если считают себя знающими его, то сами заботятся; а если нет, то не только слушаются знатоков, когда они есть налицо, но даже, когда их нет, приглашают их, чтобы под их руководством делать, что нужно. В прядильном деле, указывал Сократ, даже женщины распоряжаются мужчинами, потому что женщины знают, как прясть, а мужчины не знают.
Если кто возражал на это, что у тиранна есть возможность не слушать разумных советников71, Сократ говорил: Да как же можно не слушать, когда грозит ущерб, если не послушаешь доброго советника? Ведь если не послушаешь доброго советника в каком-нибудь деле, то, несомненно, сделаешь ошибку, а за ошибку поплатишься.
Если кто указывал, что у тиранна есть возможность даже казнить умного советника, Сократ говорил: А кто казнит своих лучших помощников, неужели, думаешь ты, остается безнаказанным или отделывается лишь каким-нибудь пустым ущербом? Как ты думаешь, кто так поступает, имеет больше шансов остаться невредимым или при таком образе действий может даже очень скоро погибнуть?
Кто-то спросил Сократа, какой образ жизни он считает лучшим для человека. Он отвечал: Хорошую жизнь72. Тот спросил опять, не относит ли он к понятию "образ жизни" также и счастье. Сократ отвечал: Нет, на мой взгляд, случай и деятельность - понятия совершенно противоположные: если человек не ищет, а случайно находит что-нибудь нужное, это я считаю счастьем; а если он путем изучения и упражнения исполняет что-нибудь хорошо, это я признаю хорошей деятельностью, и, кто ведет такой образ жизни, тот, мне кажется, хорошо живет. Самые лучшие и всего более угодные богам л
юди, говорил он,- это те, кто хорошо исполняет свою работу,- в области земледелия - земледельческую, в области государственной деятельности - государственную; а кто ничего хорошо не делает, говорил он, тот никуда не годен и богам не угоден.

РАЗГОВОРЫ С ПАРРАСИЕМ, КЛИТОНОМ И ПИСТИЕМ ОБ ИХ СПЕЦИАЛЬНОСТЯХ

Если когда Сократ разговаривал с художниками, занимающимися своим искусством с целью заработка, то и им он был полезен.
Так, он пришел однажды к живописцу Паррасию73 и в разговоре с ним сказал: Не правда ли, Паррасий, живопись есть изображение того, что мы видим? Вот, например, предметы вогнутые и выпуклые, темные и светлые, жесткие и мягкие, неровные и гладкие, молодое и старое тело вы изображаете красками, подражая природе.
Верно, отвечал Паррасий.
Так как нелегко встретить человека, у которого одного все было бы безупречно, то, рисуя красивые человеческие образы, вы берете у разных людей и соединяете вместе какие есть у кого наиболее красивые черты и таким способом достигаете того, что все тело кажется красивым.
Да, мы так делаем, отвечал Паррасий.
А изображаете вы то, что в человеке всего более располагает к себе, что в нем всего приятнее, что возбуждает любовь и страсть, что полно прелести,- я разумею духовные свойства? Или этого и изобразить нельзя? спросил Сократ.
Как же можно, Сократ, отвечал Паррасий, изобразить то, что не имеет ни пропорции, ни цвета и вообще ничего такого, о чем ты сейчас говорил, и даже совершенно невидимо?
Но разве не бывает, что человек смотрит на кого-нибудь ласково или враждебно? спросил Сократ.
Думаю, что бывает, отвечал Паррасий.
Так это-то можно изобразить в глазах?
Конечно, отвечал Паррасий.
А при счастье и при несчастье друзей, как ты думаешь, разве одинаковое бывает выражение лица у тех, кто принимает в них участие и кто не принимает?
Клянусь Зевсом, конечно, нет, отвечал Паррасий: при счастье они бывают веселы, при несчастье мрачны.
Так, и это можно изобразить? спросил Сократ.
Конечно, отвечал Паррасий.
Затем, величавость и благородство, униженность и рабский дух, скромность и рассудительность, наглость и грубость сквозят и в лице и в жестах людей, стоят ли они или двигаются.
Верно, отвечал Паррасий.
Так, и это можно изобразить?
Конечно, отвечал Паррасий.
Так, на каких людей приятнее смотреть, спросил Сократ,- на тех ли, в которых видны прекрасные, благородные, достойные любви черты характера или же безобразные, низкие, возбуждающие ненависть?
Клянусь Зевсом, Сократ, тут большая разница, отвечал Паррасий.
Однажды Сократ пришел к скульптору Клитону74 и в разговоре с ним сказал: Прекрасны твои произведения, Клитон,- бегуны, борцы, кулачные бойцы, панкратиасты75: это я вижу и понимаю; но как ты придаешь статуям то свойство, которое особенно чарует людей при взгляде на них,- что они кажутся живыми?
Клитон был в недоумении и не сразу собрался ответить. Тогда Сократ продолжал: Не оттого ли в твоих статуях видно больше жизни, что ты придаешь им сходство с образами живых людей?
Конечно, отвечал Клитон.
Так вот, воспроизводя то опущение или поднятие при разных телодвижениях, то сжатие или растяжение, то напряжение или ослабление, ты и придаешь статуям больше сходства с действительностью и больше привлекательности.
Совершенно верно, отвечал Клитон. А изображение также душевных аффектов у людей при разных действиях разве не дает наслаждения зрителю?
Надо думать, что так, отвечал Клитон.
В таком случае у сражающихся в глазах надо изображать угрозу, у победителей в выражении лица должно быть торжество?
Именно так, отвечал Клитон.
Стало быть, сказал Сократ, скульптор должен в своих произведениях выражать состояние души.
Однажды Сократ пришел к Пистию, специалисту по изготовлению панцирей. Пистий показал ему панцири хорошей работы. Клянусь Герой76, Пистий, сказал Сократ, прекрасное изобретение - панцирь: он прикрывает у человека части тела, нуждающиеся в прикрытии, и вместе с тем не мешает действиям рук! Но скажи мне, Пистий, продолжал Сократ, почему ты продаешь дороже других свои панцири, хоть ты делаешь их не крепче, чем другие, и не из более дорогого материала?
Потому что, Сократ, я делаю панцири с соблюдением пропорции, отвечал Пистий.
Как же ты показываешь эту пропорциональность - мерой или весом, назначая за них более дорогую цену? Ведь, я думаю, ты не все их делаешь одинаковыми и похожими, если только ты делаешь их каждому по мерке.
Клянусь Зевсом, так и делаю, отвечал Пистий: без этого в панцире нет никакого толку.
А телосложение у человека бывает у одного пропорциональное, у другого непропорциональное? спросил Сократ.
Конечно, отвечал Пистий.
Так, как же ты делаешь, чтобы панцирь был по мерке человеку с непропорциональным сложением и в то же время был бы пропорциональным? спросил Сократ.
Точно так же, как делаю его по мерке, отвечал Пистий: панцирь по мерке и есть панцирь пропорциональный.
Пропорциональность ты понимаешь, по-видимому, не безотносительно, сказал Сократ, а по отношению к тому, кто носит панцирь, совершенно так же, как если бы ты сказал, что щит пропорционален для того, для кого он по мерке; то же самое касается, по-видимому, судя по твоим словам, и военного плаща и всех вообще предметов. Но, может быть, в том, что панцирь приходится по мерке, есть и еще какая-нибудь не малая выгода.
Скажи, Сократ, если знаешь, отвечал Пистий.
Панцирь, сделанный по мерке, меньше давит своей тяжестью, чем сделанный не по мерке, при одном и том же весе, сказал Сократ. Если он сделан не по мерке, то он или висит всей тяжестью на плечах или сильно надавливает на какое-нибудь другое место тела, и через это неприятно и тяжело его носить. Если же он сделан по мерке, то тяжесть его распределяется по разным местам: часть ее несет ключица и надплечие, часть - плечи, часть - грудь, часть - спина, часть - живот, так что он почти не похож на ношу, а скорее на предмет, приложенный к телу.
Ты указал как раз на то качество, за которое я так дорого ценю свою работу, сказал Пистий, некоторые, однако, охотнее покупают панцири раскрашенные и золоченые.
Ну, если они только из-за этого покупают панцири, сделанные им не по мерке, сказал Сократ, то они, кажется мне, покупают раскрашенный и золоченый вред. Но ведь тело не остается всегда в одном и том же положении,- то бывает в наклоненном, то в прямом: так как же могут быть по мерке панцири, сделанные точь-в-точь по человеку?
Никоим образом, отвечал Пистий.
Ты хочешь сказать, заметил Сократ, что по мерке приходятся не те, которые сделаны вполне по человеку, а те, которые не беспокоят его при употреблении.
Ты угадал, Сократ, и совершенно верно понимаешь дело, отвечал Пистий.

РАЗГОВОР С ФЕОДОТОЙ О ДРУЗЬЯХ

Одно время в Афинах жила женщина по имени Феодота77, которая отдавалась всякому, кто искал ее любви. Кто-то в присутствии Сократа упомянул о ней и сказал, что красота ее выше всякого описания и что живописцы приходят к ней писать с нее и она показывает им себя настолько, насколько дозволяет приличие. Надо бы нам сходить посмотреть, сказал Сократ, ведь по одним слухам не представишь себе того, что выше описания.
Пойдемте со мною сейчас, отвечал рассказчик.
Так они пошли к Феодоте и застали ее позировавшей перед каким-то живописцем. Они стали смотреть на нее.
Когда живописец кончил, Сократ сказал: Друзья мои! Кто кого должен больше благодарить,- мы ли Феодоту за то, что она показала нам свою красоту, или она нас за то, что мы на нее смотрели? Не правда ли, если ей полезнее показывать себя, то она должна быть нам благодарна, а если нам полезнее смотреть, то мы ей? Кто-то заметил, что вопрос его основателен. Так вот, продолжал Сократ, она уже и сейчас в выигрыше: она получила от нас похвалу, а когда мы разгласим это в публике, она получит еще больше пользы; а нам уже сейчас хочется прикоснуться к тому, на что смотрели, и уйд
ем мы возбужденные, а уйдя, будем чувствовать томление. Отсюда естественное заключение, что мы - ее поклонники, а она - предмет нашего поклонения.
Клянусь Зевсом, отвечала Феодота, если это так, то я должна бы быть вам благодарной за то, что вы смотрели.
После этого Сократ обратил внимание на то, что она сама носит дорогие украшения, что у матери, бывшей при ней, платье и украшения - незаурядные, что у нее много миловидных служанок, тоже одетых не кое-как, и что вообще дом у нее - полная чаша78. Сократ обратился к ней с таким вопросом: Скажи, Феодота, есть у тебя земля?
Нет, отвечала она.
Ну, так дом доходный79?
И дома нет, отвечала она.
Неужели мастерская80 какая?
И мастерской нет, отвечала она.
Так откуда же у тебя средства? спросил Сократ.
Если кто станет моим другом и хочет быть мне благодетелем,- вот мои средства к жизни.
Клянусь Герой, Феодота, сказал Сократ, превосходная это вещь; иметь стадо друзей гораздо лучше, чем стадо овец, коз и коров. Что же? ты предоставляешь случаю, чтобы к тебе подлетел друг, как муха, или же и сама придумываешь какие-нибудь способы?
Какой же я могу найти способ для этого? спросила Феодота.
Клянусь Зевсом, отвечал Сократ, способ, гораздо более пригодный, чем у пауков: ты знаешь, как они охотятся за добычей для удовлетворения своих жизненных потребностей: ткут тонкую паутину, и, что в нее попадет, то и служит им пищей.
Так, и мне ты советуешь соткать какую-нибудь сеть? спросила Феодота.
Нет, конечно, не следует думать, что так, без всякой хитрости, поймаешь такую дорогую добычу, как друга. Разве не видишь, что и при ловле такой малоценной добычи, как зайцы, люди употребляют много хитростей? Зайцы выходят на пастбище ночью: ввиду этого охотники заводят у себя собак, приученных к ночной охоте, и с ними ловят их. Зайцы с наступлением дня убегают: охотники приобретают других собак, которые по запаху чуют, по какому пути они ушли с пастбища в свое логовище, и отыскивают их. Зайцы так проворно бегают, что даже на виду у охотников исчезают: они добываю
т еще других собак, быстрых, чтобы они ловили их на бегу. Но зайцы и от них убегают: охотники ставят сети на тропинках, где они бегут, чтобы они попадали в них и запутывались.
Так, каким же способом мне ловить друзей? спросила Феодота.
Клянусь Зевсом, вот каким, отвечал Сократ: если вместо собаки ты добудешь такого человека, который будет выслеживать и находить тебе богатых любителей красоты, а найдя, устраивать так, чтобы они попали в твои сети.
Да какие же у меня сети? спросила Феодота.
Есть одна, отвечал Сократ, и очень ловко обвивающаяся вокруг человека,- твое тело, а в нем душа: она учит тебя, как смотреть на человека, чтоб ему доставить удовольствие; учит тебя, что человека, заботящегося о тебе, надо принимать с радостью, а кто надут чванством, от того держать двери на запоре; заболел друг,- принять в нем участие, навестить его; улыбнулось ему счастье,- от всего сердца разделить с ним радость; много внимания оказывает он тебе,- быть преданной ему все душой. А любить, я уверен, ты умеешь не только чувственной любовью, но и духовной; что друзья
тебе дороги, в этом ты их убеждаешь, я уверен, не словом, а делом.
Нет, клянусь Зевсом, отвечала Феодота, я никаких таких способов не употребляю.
Однако гораздо лучше, продолжал Сократ, обходиться с человеком, как должно, сообразуясь с его характером: ведь силой, конечно, не поймаешь и не удержишь друга; надо делать добро и доставлять удовольствия этому зверю, чтобы он попался и никуда не убежал.
Правда твоя, согласилась Феодота.
Ты должна, стало быть, продолжал Сократ, прежде всего у людей, относящихся к тебе со вниманием, просить лишь таких услуг, которые им доставляют возможно меньше хлопот, а затем и с своей стороны отвечать им такими же услугами: при этих условиях люди скорее всего могут стать друзьями, всего дольше любить и всего больше оказывать добра. Всего приятнее им будет, если то, что у тебя есть, ты будешь дарить им, когда им это нужно: как видишь, даже самое вкусное блюдо кажется невкусным, если подают его, когда еще нет аппетита; а когда человек сыт, оно производит даже отв
ращение; а если подать кушанье, возбудив в человеке голод, то оно хотя бы было и плоховато, кажется очень вкусным.
Так, как же я могла бы возбудить голод к тому, что у меня есть? спросила Феодота.
А вот как, клянусь Зевсом, отвечал Сократ: прежде всего, если ты не будешь ни предлагать этого, ни поминать, когда люди сыты, пока не пройдет у них чувство пресыщения и не явится вновь желание; затем, когда у них будет желание, будешь напоминать им о нем лишь в самой скромной форме обращения, так чтобы не казалось, что ты сама навязываешься им со своей любовью, а, напротив, что ты уклоняешься от этого, пока наконец их страсть не дойдет до высшего предела: в такую минуту те же самые дары имеют гораздо более высокую цену, чем если предлагать их, пока еще нет страсти
.
Тут Феодота сказала: Ты бы, Сократ, помог мне ловить друзей!
Хорошо, только ты меня уговаривай, отвечал Сократ.
А как же мне уговорить тебя? спросила Феодота.
Уж об этом ты сама подумай и найди такой способ, если будет надобность во мне, отвечал Сократ.
Так, ходи ко мне почаще, сказала Феодота.
Тут Сократ, иронизируя по поводу того, что он не занимается общественными делами81, сказал: Нет Феодота, мне не очень-то легко улучить свободную минутку: множество своих и общественных дел не дает мне свободы. К тому же у меня есть милые особы82, которые ни днем, ни ночью не дадут мне уйти от них: они учатся у меня привораживать любовными зельями и заговорами83.
Так ты и это знаешь, Сократ? спросила Феодота.
А как ты думаешь, сказал Сократ, почему и Аполлодор84 вот и Антисфен85 никогда от меня не отходят? Почему и Кебет и Симмий86 ходят ко мне из Фив? Будь уверена, тут дело не обходится без множества волшебных напитков, заговоров, колес87!
Так дай мне на подержание это колесо, сказала Феодота, я на тебе прежде всех попробую его, поверчу!
Нет, клянусь Зевсом, сказал Сократ, я не хочу, чтобы меня самого к тебе влекло; хочу, чтобы ты ходила ко мне.
Хорошо, буду ходить, отвечала Феодота, только ты пускай меня к себе!
Хорошо, буду пускать, сказал Сократ, если только у меня дома не будет какой милой милее тебя!

РАЗГОВОР С ЭПИГЕНОМ О КРЕПОСТИ И СЛАБОСТИ ТЕЛА

Сократ однажды обратил внимание на слабое телосложение одного из своих друзей, Эпигена88, молодого еще человека.
Какой ты тщедушный, Эпиген! сказал он.
Да мне и не нужно быть силачом, Сократ, отвечал Эпиген.
Нет, нужно, возразил Сократ,- ничуть не меньше, чем тому, кто собирается выступать на состязаниях в Олимпии89. Или, по-твоему, так ничтожна борьба с неприятелями на жизнь и смерть, которую при первом удобном случае устроят афиняне? А немало людей по случаю слабости тела гибнет в боях с неприятелями или с позором спасает себе жизнь; многие по этой же причине, хоть и остаются в живых, но попадают в плен и тогда или остаются всю жизнь в самом тяжком рабстве90, если такая участь их постигнет, или, попав в такую горестную неволю и заплатив выкуп, иногда превышающий их
состояние, всю жизнь проводят в крайней нужде и страданиях; многие, наконец, наживают худую славу из-за телесной слабости, потому что их считают трусами.
Неужели ты ни во что ставишь все эти неприятности, являющиеся следствием телесной слабости, и думаешь, что мог бы легко переносить их? А на мой взгляд, гораздо легче и приятнее этого те труды, которые приходится выносить человеку, заботящемуся о крепости тела.
Или, по-твоему, слабость полезнее для здоровья и вообще для всего пригоднее крепости? Или ты ни во что ставишь блага от крепости тела? А между тем жизнь людей крепких телом совершенно противоположна жизни слабых. Люди крепкие телом и здоровы и сильны; благодаря этому многие с честью выходят невредимыми из сражений с неприятелями и избегают всех тяжелых последствий войны; многие помогают друзьям, приносят пользу отечеству и за это удостаиваются благодарности, приобретают великую славу, достигают самых высоких почестей и остаток жизни проводят в большей
радости и славе, а детям своим доставляют возможность жить в лучших условиях.
В Афинах не организовано государственное обучение военному делу91, но из этого не следует, что и каждый гражданин индивидуально должен относиться к нему без внимания: нет, всякий должен заниматься им нисколько не меньше. Будь уверен, что ни в какой другой борьбе и вообще ни в какой профессии ты не будешь в убытке от того, что лучше разовьешь организм. Во всех человеческих профессиях тело нужно; а во всех случаях, где применяется телесная сила, очень важно возможно лучшее развитие организма. Даже и там, где, по-видимому, тело наименее нужно, в области мышления
, даже и в этой области - кто этого не знает? - многие делают большие ошибки оттого, что не обладают физическим здоровьем. Кроме того, забывчивость, уныние, дурное расположение духа, сумасшествие у многих часто вторгаются в мыслительную способность вследствие телесной слабости до такой степени, что выбивают даже знания. Напротив, у кого телосложение крепкое, тот вполне гарантирован от таких невзгод и ему не угрожает никакой опасности испытать что-нибудь подобное по случаю телесной слабости; скорее можно ожидать, что для достижения результатов, противопо
ложных тем, какие бывают следствием телесной слабости, полезна также и крепость тела. А какого труда побоится всякий здравомыслящий человек ради благ, противоположных вышеуказанным явлениям?
Наконец, какой позор состариться из-за своего пренебрежительного отношения ко всему, не увидав, каким красавцем и силачом можешь стать! А этого не увидишь при пренебрежительном отношении: само собою это не приходит!

МНЕНИЯ СОКРАТА ПО ПОВОДУ РАЗНЫХ ВОПРОСОВ

Как-то раз кто-то сердился, что один человек не ответил на его приветствие. Смешно, сказал Сократ: если бы ты встретил человека с каким-нибудь телесным недостатком, которого нет у тебя, ты не стал бы сердиться; а попался тебе человек с такой душевной грубостью, которой нет у тебя,- это тебя огорчает.
Другой жаловался, что он ест без аппетита. Акумен92, сказал Сократ, назначает хорошее лекарство от этого.
Какое? спросил тот.
Прекратить еду, отвечал Сократ: когда прекратишь, жизнь будет и приятнее, и дешевле, и здоровее.
Еще другой жаловался, что у него слишком тепла вода для питья. В таком случае, заметил Сократ, когда ты захочешь помыться теплой водой, она для тебя будет готова.
Нет, возразил тот, для мытья она холодна.
Так, и слугам твоим не нравится пить ее и мыться ею? спросил Сократ.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал он, напротив, я часто удивляюсь, с каким удовольствием они употребляют ее и в том и в другом случае.
Какая же вода теплее для питья,- которая у тебя или которая у храма Асклепия? спросил Сократ.
Которая у храма Асклепия93, отвечал он.
А какая для купанья холоднее,- которая у тебя или которая у храма Амфиарая94?
Которая у храма Амфиарая, отвечал он.
Так, имей в виду, заметил Сократ, ты, пожалуй, уж чересчур привередлив,- больше всякого слуги и больного.
Кто-то жестоко наказал своего слугу. Сократ спросил, за что он на него сердится.
За то, отвечал он, что он - большой сладкоежка и вместе с тем нерадив, чрезвычайно жаден до денег и вместе с тем ужасный лентяй.
А думал ли ты когда, кого из вас больше бить надо - тебя или слугу?
Кто-то боялся идти в Олимпию95. Что ты боишься этого путешествия? спросил Сократ. Разве ты и дома не гуляешь почти целый день? И во время пути туда ты, прогулявшись, пообедаешь; прогулявшись, поужинаешь и отдохнешь. Разве ты не понимаешь, что если бы ты растянул в одну линию свои прогулки в течение пяти или шести дней, то ты легко дошел бы из Афин в Олимпию? Кроме того, приятнее выходить одним днем раньше, чем опаздывать: когда приходится удлинять дневной путь сверх нормы, это тяжело; а пройти одним днем больше дает много облегчения; поэтому лучше спешить при отп
равлении в путь, чем в дороге.
Другой жаловался, что он страшно устал от дальнего пути. Сократ спросил его, не нес ли он и багаж.
Нет, клянусь Зевсом, отвечал он, только плащ.
Один ты шел или со слугой96? спросил Сократ.
Со слугой, отвечал он.
Пустой он шел или нес что-нибудь? спросил Сократ.
Нес, клянусь Зевсом, и постель97 и другие вещи, отвечал он.
Как же он справился с этим путешествием? спросил Сократ.
Кажется, лучше меня, отвечал он.
Так, если бы тебе пришлось тащить его ношу, как бы ты чувствовал себя, как ты думаешь? спросил Сократ.
Скверно, клянусь Зевсом, отвечал он; вернее сказать, у меня даже не хватило бы сил нести.
И такая малая трудоспособность, меньшая даже, чем у раба98, неужели это, по-твоему, нормальное явление для человека, занимавшегося гимнастикой?

ОБ УМЕРЕННОСТИ В ПИЩЕ

Когда одни из участников общего обеда99 приносили мало закусок100, а другие много, Сократ приказывал слуге такое маленькое приношение или класть на стол для общего употребления, или делить между всеми поровну. Кто приносил много, тем было совестно не брать того, что положено было для всех, и не класть своих закусок; поэтому они клали и их для общего употребления. Не пользуясь никакими преимуществами в сравнении с теми, кто приносил мало, и они перестали покупать закуски на большую сумму.
Как-то Сократ заметил, что один из сотрапезников перестал есть хлеб, а ест одно мясо без хлеба. В это время шел разговор о словах, именно, к какому действию какое слово прилагается. Можем ли мы определить, друзья, сказал Сократ, по какому действию человек называется "мясоедом"? Все, конечно, едят с хлебом мясо, когда оно есть; но по этой причине, думаю, еще не называются мясоедами.
Конечно, нет, сказал один из присутствовавших.
А если кто без хлеба ест одно мясо, продолжал Сократ, не ради атлетических упражнений101, а ради удовольствия, можно ли считать его мясоедом или нет?
Едва ли кого другого можно назвать мясоедом, сказал тот.
А кто ест мало хлеба и много мяса? спросил кто-то другой из присутствовавших.
Мне кажется, отвечал Сократ, и его правильно было бы называть мясоедом; и, когда все люди молят богов об изобилии плодов земных, он, надо думать, стал бы молиться об изобилии мяса.
При этих словах Сократа тот молодой человек, поняв, что они сказаны по его адресу, мясо есть перестал, но взял еще хлеба. Сократ, заметив это, сказал его соседям: Наблюдайте за ним, хлеб ли он будет есть, как мясо, или мясо, как хлеб.
Как-то Сократ увидал, что другой из сотрапезников с одним куском хлеба берет в рот понемногу от нескольких мясных блюд. Можно ли вообразить себе, сказал он, кулинарное искусство, дороже обходящегося или больше портящее кушанья, чем то, которое придумывает себе тот, кто сразу берет в рот всевозможные приправы? Он смешивает разные вещества в большем числе, чем повара, и тем делает кушанья дороже; а кто смешивает такие вещества, которых они не смешивают, как не подходящие одно к другому, тот делает ошибку, если они поступают правильно, и уничтожает их искусство
. Но, если в повара берут лучших специалистов такого дела, то не смешно ли, что он, не имея ни малейшей претензии на знание этого искусства, переделывает их работу? Кроме того, кто привык есть с хлебом зараз несколько кушаний, с тем бывает еще такой случай: когда нет нескольких блюд, ему будет казаться, что он терпит недостаток, потому что ему будет скучно без того, к чему он привык. Напротив, кто привык одному куску хлеба давать в провожатые одно кушанье, того и при отсутствии нескольких блюд не огорчит, что у него только одно.
Сократ говорил также, что слово "euocheisthai"102 (угощаться) на афинском языке значит "есть": слово "eu" прибавлено для обозначения такой еды, которая не вредит ни душе, ни телу и которую нетрудно найти; поэтому и слово "euocheisthai" он применял к людям, ведущим скромный образ жизни.